После сказанного выше едва ли могут остаться сомнения в том, что теория Коффки представляет собой чрезвычайно смелую и грандиозную попытку сведения высших форм деятельности человеческого ребенка к низшим, наблюдающимся у животных.
Нетрудно видеть, что такое сведение всех высших форм осмысленности человеческого действия и восприятия к осмысленности низших инстинктивных действий животных является, в сущности говоря, очень дорогой ценой, которую автору приходится платить за преодоление витализма. Он преодолевает витализм, делая уступку механицизму, ибо, по существу дела, механистическими являются не только те теории, которые сводят поведение человека к деятельности машины, но и те, которые сводят поведение человека к деятельности животных. В этом самое основное расхождение в понимании механицизма между нами и Коффкой.
Как легко видеть из доклада Коффки (1932), посвященного этой проблеме, он главную опасность механицизма видит только в том, что живое, сознательное, сводится к мертвому, автоматическому, неорганическому. Он понимает механицизм в буквальном смысле этого cлова, как введение к механизму. Поэтому он думает, что если только самое мертвую природу понимать не c точки зрения принципа механизма, но с точки зрения физических систем, как это делает Келер в своих исследованиях, т. е. если допустить в самой неорганической природе наличие структурно-целостных процессов, определяющих роль и значение своих составных частей, то такое сведение станет принципиально возможным.
Но такое преодоление витализма, которое пытается свести поведение человека к закономерностям, наблюдающимся в поведении животных, означает на самом деле остановку на полпути. Это, конечно, стоит выше попытки Торндайка истолковать деятельность, связанную в высшими процессами, чисто автоматически, но это все же представляет собой чистый механицизм в собственном смысле слова.
Если, таким образом, попытка охватить единым структурным принципом поведение животных и человека приводит Коффку к преодолению витализма ценой уступок механицизму и заставляет его остановиться на полпути, то она же приводит и к обратному результату, именно к преодолению механицизма путем уступок витализму, т. е. снова заставляет его остановиться на полпути между механицизмом и витализмом. Эта позиция — на полпути между тупиками современной научной мысли — самая характерная для современной структурной психологии, и для книги Коффки в частности.
Твердо укрепившиеь в промежуточной позиции, эти психологи видят себя одинаково удаленными как от механицизма, так и от витализма. На самом деле они движутся всецело по тому же самому пути, который определяется этими двумя точками, и неосознанно
включают в свои построения нечто от этих крайних полюсов, от которых пытаются оттолкнуться. На самом деле попытка Коффки приложить структурный принцип с его идеей осмысленности к инстинктивной деятельности неизбежно приводит к тому, что инстинкты интеллектуализируются, т. е. самое важное с его точки зрения возникает не в развитии, а дано с самого начала.
Структура оказывается изначальным феноменом, который стоит в начале всего развития. Далее все идет путем логического вывода, путем дальнейшего размножения структур. Недаром в анализе инстинктов Коффка оставляет в стороне другую проблему — всю неразумность, всю слепоту, всю неосмысленность инстинкта. И допуская осмысленность как изначальный феномен, существующий до самого процесса развития, он тем самым чрезвычайно облегчает себе задачу, труднейшую из всех, перед которыми когда-либо стояли психологи-исследователи,— задачу объяснить происхождение и возникновение осмысленности.
В самом деле, если все осмысленно, то так же точно теряется грань между осмысленным и бессмысленным, как если все бессмысленно. Все сводится, как и у Торндайка, к одной категории — более или менее. Там — более или менее бессмысленно, здесь — более или менее осмысленно. Детское развитие и развитие животного не расчленено. По выражению самого Коффки, то и другое, т. е. центральную проблему сравнительной психологии и центральную проблему детской психологии, он пытается слить воедино.
Он говорит: для того чтобы дать широкое обоснование предлагаемому им объяснению психологического развития ребенка, необходимо включить в изложение и другие области сравнительной психологии. Обе цели тесно связаны между собой. Он пытался слить их воедино, создать однородный «гештальт», а не отрывочное изложение всех параллельных проблем. Но в этом и заключается ахиллесова пята этой работы. Попытка слить воедино развитие ребенка и развитие животного, создать единую, нерасчлененную структуру, в которую то и другое входит несамостоятельными частями, означает создать самый (говоря словами самого Коффки) примитивный «гештальт», который, как он прекрасно показал в рассматриваемой книге, свойствен ранним, первоначальным ступеням развития научного познания.
То, что Коффка говорит, характеризуя первые структуры младенческого сознания, может всецело относиться с теоретической стороны и к его собственной единой структуре животного и детского развития. Он подчеркивает, что дело идет об очень простых ситуациях, и структуры, которые мы воспринимаем первыми, также наиболее просто сконструированы. Некоторое качество на однообразном фоне. Буквально теми же словами можно было бы выразить кратко и наше впечатление от структуры, которая представлена в теории Коффки: некоторое качество на однородном фоне. Это качество — структурность, осмысленность, которые еще не дифференцированы, еще не расчленены.
Таким образом, перед нами последовательная натуралистическая теория психологического развития ребенка, сознательно сливающая животное и человеческое, игнорирующая историческую природу развития человеческого сознания, в которой специфически человеческие проблемы выступают только в качестве фактического материала, а не в принципиальной основе самой теории. Не удивительно, что эти специфически человеческие проблемы психологического развития ребенка там, где они говорят языком фактов, оказывают жестокое сопротивление натуралистической попытке истолкования и пытаются разорвать оболочку этого единого, нерасчлененного гештальта.
Поэтому, когда Коффка вспоминает замечательное выражение В. Келера, гласящее, что само по себе разумное поведение и интеллектуальные способности сопротивляются интеллектуалистическим объяснениям, что интеллектуализм нигде не оказывается так мало состоятельным, как в области проблем интеллекта,— он, в сущности говоря, приводит аргумент против самого себя, ибо именно он пытается интеллектуалистически, т. е. исходя из природы интеллектуальной операции шимпанзе, объяснить основной принцип развития. Но что же другое и означает интеллектуализм, как не попытку понять развитие в качестве аналога интеллектуальной операции?
Правда, Коффка пытается лишить это утверждение его жала тем, что он, как мы видели, растворяет интеллектуальные процессы в инстинктивной деятельности. Но тем самым он достигает еще худшего результата, т. е, фактически объясняет с этой же точки зрения и самые примитивные формы поведения.
В целом теория Коффки нарушает им же самим выбранный за основу решающий принцип. Как известно, этот принцип заключается в признании примата целого над частями. Если быть верным этому принципу, следует признать, что раз вся структура, вся система сознания человека другая, чем структура сознания животного, то отождествление одного какого-либо частичного элемента одной и другой структуры (интеллектуальной операции) становится невозможным, ибо смысл этого элемента становится ясен только в свете того целого, в состав которого он входит.
Так, самый принцип структурности указывает основную ошибку всего теоретического построения Коффки. Истина его теории освещает его заблуждения.
Вывод, к которому мы приходим на основании предшествующего рассмотрения теории Коффки, неожиданно приводит нас к парадоксальным результатам. Мы помним, что сам Коффка характеризовал путь своего исследования как путь сверху вниз, отличный от обычного пути — снизу вверх. Сущность его Коффка видит в том, что в то время как обычно принципы, найденные в низших формах деятельности, прилагались к объяснению высших, он пытается принципы, найденные в высших формах деятельности, применить для объяснения низших.
Но все-таки и путь Коффки оказывается путем снизу вверх. Принципом, найденным в поведении животных, он пытается снизу осветить психологическое развитие ребенка.
Положение Коффки с применением структурного принципа к объяснению всего богатого содержания детской психологии очень напоминает аналогичную ситуацию, которую остроумно описал У. Джемс, когда впервые пришел к формулировке знаменитого принципа об ограниченной природе эмоции. Принцип показался ему настолько важным, настолько разрешающим все проблемы, таким ключом, подходящим ко всем замкам, что отодвинул для него на второй план фактический анализ тех явлений, для объяснения которых этот принцип был создан.
У. Джемс говорит о своем принципе, что если у нас уже есть гусыня, несущая золотые яйца, то описывать в отдельности каждое снесенное яйцо — дело второстепенной важности. Его принцип представлялся в его собственных глазах как гусыня, несущая золотые яйца. Не удивительно поэтому, что анализ отдельных эмоций отступил для него на второй план. Между тем именно строй фактов, через которые впоследствии была проведена его теория, показал ошибочность его первоначальных предположений.
В известном смысле это может быть применено и к структурному принципу. На него так же смотрят как на гусыню, несущую золотые яйца, в силу чего описание и анализ каждого отдельного яйца рассматривается как дело второстепенное. Не удивительно, что объяснение самых разнообразных фактов детской психологии при этом оказывается удивительно похожим одно на другое, как два яйца, снесенные одной гусыней.
К. Коффка устанавливает, что уже исходный пункт детского психологического развития оказывается структурным. Уже младенец имеет налицо осмысленные восприятия. Мир в том виде, в каком он представляется самому маленькому ребенку, уже в какой-то мере гештальтирован. Таким образом, структурность оказывается лежащей в самом начале детского развития.
Естественно, возникает вопрос: чем же позднее структурирование мира отличается от раннего? Фактическое описание этих более сложных структур, возникающих в процессе развития ребенка, мы находим в развернутом виде в настоящей книге. Но мы не находим в ней при всем желании ответа на вопрос, в чем принципиальное, а не фактическое только отличие структур, возникающих в процессе развития ребенка, от тех, которые даны с самого начала. Напротив, создается впечатление, что такого принципиального отличия для автора не существует, что различие только фактическое. Гусыня, несущая с самого начала золотые яйца, оказывается на всем протяжении детского развития неизменной. В этом — центр всего спора. Если встать на эту точку зрения, необходимо согласиться с тем, что в процессе детского развития не возникает ничего принципиально нового, ничего такого, что не заключалось бы уже в психологии шимпанзе или в сознании младенца.
Между тем то сопротивление фактов, о котором мы говорим все время, становится особенно ощутимым тогда, когда мы из области фактов зоопсихологии переходим в область фактического содержания детской психологии.
Мы хотим в настоящем разделе подвергнуть критическому исследованию структурный принцип с точки зрения его соответствия фактам детской психологии и установить, что в приложении этого принципа основано на простой аналогии и что является доказанным, а главное — какова объяснительная ценность этих аналогий и этих доказательств. Та проблема, которую Коффка называет «ребенок и его мир», и составляет основную тему настоящей главы. Проблемы идеаторного обучения, мышления и речи, игры должны сейчас стать предметом нашего рассмотрения.
Мы начнем в частного момента, который, однако, в наших глазах имеет общее значение и поэтому может служить интродукцией ко всему последующему анализу. К тому же он непосредственно связывает нае с тем, чем мы закончили предыдущую главу. Обсуждая проблему развития детской памяти, Коффка, между прочим, говорит, что вначале ребенок относится пассивно к своим воспоминаниям, только постепенно он начинает ими овладевать, начинает произвольно возвращаться к определенным событиям. В другом месте, говоря об отношении структуры и интеллекта, он замечает, что образование все более усовершенствованных и объемлющих структур и есть функция интеллекта, что структуры возникают, следовательно, не там, где возникают разумные структуры, их местонахождение в основном в других центрах.
В этих двух примерах заключены проблемы величайшей теоретической важности. Мы имеем в виду, утверждая это, что самым существенным для истории развития детской памяти является именно переход от пассивных воспоминаний к произвольному обращению с ними и произвольному их вызыванию. Очевидно, не частный, не случайный, не побочный момент определяет этот переход, а все специфически человеческое в развитии памяти ребенка сосредоточено, как в фокусе, в проблеме этого перекода от пассивной к активной памяти, ибо этот переход означает изменение самого принципа организации этой функции, этой деятельности, связанной с воспроизведением прошлого в сознании.
Спрашивается, в какой мере структурный принцип всеобщей осмысленности оказывается достаточным и пригодным для того, чтобы объяснить это возникновение произвольности в психической жизни ребенка?
Точно так же, когда мы узнаем, что структуры возникают не там, где возникают разумные структуры, перед нами естественно встает вопрос: что же отличает эти разумные структуры от неразумных? Мы спрашиваем: неужели возникновение разумных структур не приносит с собой ничего принципиально нового по сравнению с возникновением и усовершенствованием структур неразумных? Или, иными словами, мы спрашиваем о том, насколько состоятельным и пригодным оказывается принцип структурности для объяснения не только проблемы произвольности, но и проблемы разумности в психической жизни ребенка *.(* В сущности, речь идет о всей проблеме высших психических функций в структурной психологии; произвольность и разумность - только отдельные черты, карактеризующие эти высшие формы психологической деятельности.)
Что мы имеем здесь дело не со случайными примерами, а с чем-то принципиально важным, можно видеть из той, выбранной наудачу третьей иллюстрации, которая показывает, что к какому бы разделу психологического развития ребенка мы ни обратились, мы везде и всюду столкнемся с теми же вопросами. Коффка обсуждает развитие понятия числа у ребенка, имея в виду, что «число — наиболее совершенный образец нашего мышления» (1934, с. 220).
Казалось бы, вдесь, в анализе наиболее совершенного образца нашего мышления, в центр внимания исследователя должны встать те специфические черты, которые отличают мышление как таковое. Характерно, говорит Коффка, для нашего мышления то, что мы можем производить наши мыслительные операции произвольно на любом материале, независимо от естественных отношений предметов. На других ступенях развития это обстоит иначе: сами вещи определяют возможные для них мыслительные процессы. И далее вся глава посвящена этим «другим ступеням развития».
Таким образом, и эта глава оказывается посвященной не тому, что делает число самым совершенным образцом нашего мышления, а тому, что представляет то же самое число с негативной стороны на ранних ступенях развития с точки зрения отсутствия в нем существеннейших черт человеческого мышления.
На трех приведенных выше примерах мы можем, нам думается, показать одну общую черту, доминирующую во всей интересующей нас проблеме. Структурный принцип оказывается состоятельным везде, где он встречается с необходимостью объяснить начальные, исходные моменты развития. Он показывает, чем было число до того, как оно стало совершенным образцом мышления. Но как оно из этой примитивной структуры превратилось в абстрактное понятие, служащее прототипом всех отвлеченных понятий,— это структурный принцип оставляет вне поля объяснения. Здесь принципиальное объяснение уступает место фактическому описанию известной последовательности, констатированию фактов.
Так же точно структурный принцип превосходно объясняет истоки развития памяти. Но как эти примитивные структуры памяти переходят в активное обращение с воспоминаниями — этого структурный принцип не объясняет, ограничиваясь снова простым констатированием смены пассивного и активного запоминания.
То же самое имеет место и в отношении неразумных и разумных структур. Превращение одних в другие остается неразрешимой загадкой с точки зрения этого принципа.
Благодаря этому создается совершенно своеобразное отношение между объяснительным принципом и фактическим материалом, к которому он прилагается. Это освещение снизу вверх приводит автора неизбежно к тому, что ранние, начальные, доисторические стадии детского развития освещаются адекватно и убедительно. Самый же ход развития, т. е. процесс отрицания этих начальных стадий и превращения их в стадии развитого мышления, остается необъясненным.
Это не елучайно. Все эти факты, вместе взятые, упираются в одну точку, без выяснения которой мы не могли бы с пользой для дела двигаться дальше. Эта точка лежит в области проблемы значения.
Как мы видели уже, структурная психология начинает исторический путь с проблемы осмысленности. Но за этой проблемой она видит только примитивную, изначальную осмысленность, равно присущую инстинктивным и интеллектуальным, низшим и высшим, животным и человеческим, историческим и доисторическим формам психологической жизни. С помощью принципа, найденного в полуинстинктивном поведении обезьяны, объясняются, процессы развития речи и мышления у ребенка.
Касаясь вопроса о возникновении речи, Коффка воспроизводит известное положение В. Штерна: в начале развития разумной речи стоит величайшее открытие, которое делает ребенок и которое состоит в том, что всякая вещь имеет свое имя. Он принимает аналогию К. Бюлера между этим «величайшим открытием в жизни ребенка» и употреблением орудия у обезьяны. Он говорит вслед за Бюлером, что слово так же входит в структуру вещи, как палка для шимпанзе входит в ситуацию добывания плода.
Так же точно Коффка объясняет и первое обобщение ребенка, которое выражается в том, что раз усвоенное слово ребенок применяет все к новым и новым предметам. «Как нужно понимать эти перенесения?» — спрашивает он. Бюлер вполне справедливо сравнивает перенесения, наблюдающиеся в период называния, с перенесением у шимпанзе, когда, например, шимпанзе употребляет поля шляпы в качестве палки. Этим определяется направление, в котором надо искать объяснение вопроса.
Если бы эта аналогия между усвоением речи и употреблением палки обезьяной была закономерна, ничего нельзя было бы возразить против всего дальнейшего построения Коффки. Однако при ближайшем рассмотрении она оказывается в корне ложной, а вместе с ней оказываются представленными в ложном свете и все связанные с ней проблемы. Ложность этой аналогии заключается в том, что здесь игнорируется в слове самое существенное — психологический признак, определяющий его психологическую природу. Игнорируется то, без чего слово перестает быть словом, именно значение слова.
Правда, Коффка, прилагая структурный принцип к обьяснению возникновения речи в детском возрасте, указывает на осмысленный характер этих первых речевых операций у ребенка. Но он ставит знак равенства между значением, которое приобретает палка в наглядной ситуации обезьяны, и значением слова. Это и представляется нам принципиально незакономерным.
Ведь значению слова мы обязаны тем, что с его помощью становится впервые возможно отвлеченное мышление в понятиях. Становится возможной та специфически человеческая деятельность, которая невозможна у обезьяны и сущность которой заключается в том, что человек начинает определяться в своем поведении не наглядно воспринимаемым, не структурой зрительного поля, а только мыслями.
Здесь Коффка проглядывает тот диалектический скачок, который совершает развитие при переходе от ощущения к мышлению. Недаром вся проблема мышления оказывается наиболее неразработанной в структурной психологии и построенной почти везде на формальной аналогии со зрительными структурами. Нельзя не согласиться с мнением, которое особенно энергично защищает в последнее время Э.Брунсвик и которое заключается в том, что наиболее трудные проблемы для структурной психологии — это именно проблемы значения. Эта психология растворяет проблему специфического значения слова в общей проблеме неспецифической осмысленности всего поведения. Поэтому фактически столь отчетливо выступающая разница между связанным поведением обезьяны и свободным поведением мыслящего человека остается без принципиального учета.
Повторяем еще раз, что вся парадоксальность положения заключаетея в том, что Коффка не проходит мимо фактов, он видит все многообразие явлений, не укладывающихся в рамки структурного объяснения, но он везде склонен не придавать принципиального значения этому фактическому положению вещей, а благодаря этому факты сами собой выпадают из принципиального объяснения и анализ развития сводится к простому фактическому описанию положения вещей.
Опыты Мишота показали, что само по себе структурное восприятие оказывается более бедным по сравнению с осмысленным восприятием какого-либо наглядного целого. Опыты Зандера показали, как, постепенно нарастая, части какого-либо оптического образа, вдруг достигая минимального смыслового уровня, начинают восприниматься как части целого, имеющего определенное значение. Опыты Ш. Бюлер показали, что структура и смысл в восприятии ребенка возникают из двух совершенно различных корней.
Правда, Коффка считает эти опыты недостаточно убедительными. Однако факты заключаются в том, что, как говорит Бюлер, все дети без исключения, которые оказались способными к пониманию смысловой стороны рисунка, были детьми, уже овладевшими номинативной функцией речи, и только один ребенок из всех, уже имевший понимание речи, еще не указал рисунка. Отсюда следует, говорит автор, что смысл и структура развиваются из двух совершенно различных корней. Недавние опыты Гецер и Вигемайера показали также, что, только когда ребенок овладел сигнификативной функцией речи, у него возникает смысловое восприятие рисунка.
Нельзя не согласиться с Брунсвиком, что значения могут в высокой степени определять структурные процессы и настолько тесно сплетаться с ними, что превращаются наконец в органические части единого; осмысленного восприятия. Здесь, говорит он с полным основанием, объяснительная возможность структурной теории, по-видимому, находит свою предельную границу.
Замечательно, что и сам Келер в одной из недавних работ так же строго различает цель и значение. Последнее он рассматривает как возникающее эмпирическим путем и оставляет пока открытым вопрос, имеют ли место в этом процессе возникновения значений функциональные принципы структурной теории и каким образом они здесь действуют. Эта наиболее осторожная постановка вопроса оставляет, в сущности, нерешенным основной вопрос об истории развития понятий, отвлеченного мышления, абстракции, т. е. процессов, стоящих в центре всего психологического развития ребенка. Но вместе с тем такая постановка вопроса представляется нам более осторожной, чем простая игра аналогиями, которая в процессах отвлеченного мышления не видит ничего принципиально иного, кроме тех же самых структур, с которыми мы знакомы из области наглядного мышления. При последнем решении вопроса, остается совершенно неудовлетворительно объясненным то положение, что принципиально одинаковые структурные процессы у обезьяны и человека приводят на деле к принципиально различным формам отношения к действительности, на которые указывает сам Келер и которые настолько немаловажны, что с ними непосредственно связывается самая возможность культурного, т. е. специфически человеческого развития психики.
Остановимся еще кратко на проблеме значения, поскольку она представляет собой ключ ко всем дальнейшим вопросам.
Как мы видели уже, Коффка растворяет проблему значения в общей структурности и осмысленности всякого психического процесса. Фактически оно [значение. — Ред.] представляет еобой особый элемент структуры; принципиально же оно не может быть выделено из общей массы структурно оформленных процессов.
С этой проблемой непосредственно сталкивается Келер в своей последней систематической работе. Он исходит из правильного положения, что в непосредственном опыте мы всегда имеем дело в осмысленным восприятием. Как он правильно говорит, если мы утверждаем, что мы видим перед собой книгу, можно возразить, что никто не может видеть книгу, и поэтому он предлагает строго различать ощущение и восприятие. По его словам, мы не можем видеть книгу, поскольку это слово включает знание об известном классе предметов, к которому принадлежит данный. Задачу психологов Келер видит в том, чтобы отделить эти значения от видимого материала как такового. Говоря в общей форме, сенсорные процессы как таковые вообще не могут нам представить никаких предметов. Объекты не могут возникнуть прежде, нежели сенсорный опыт непосредственно сольется вместе во значениями.
Нам думается, что во всей разработкезтой проблемы, разработке, идущей по идеалистической линии, Келер безусловно прав только в одном — и это должно быть отмечено с самого начала. Он прав в том, что возражает против теории, пытающейся представить значение как нечто первичное по отношению к сенсорной организации воспринимаемых структур. С полной убедительностью он доказывает, что значения не являются таким первичным моментом, что они возникают в процессе индивидуального развития намного позже, что структурное восприятие является первичным, независимым и более примитивным, чем значение, образованием. В этом Келер безусловно прав.
Однако нетрудно показать, в чем заключаются его самые существенные ошибки. Если бы мы даже не имели значений воспринимаемых предметов, утверждает он, они все же продолжали бы нами восприниматься как известные организованные и изолированные единства. Когда я вижу зеленый предмет, я могу непосредственно назвать его цвет. После я могу узнать, что этот цвет употребляется в качестве железнодорожного сигнала и символа надежды. Но я не думаю, чтобы зеленый цвет как таковой мог быть объяснен этими значениями. Он существует первоначально независимо и приобретает лишь впоследствии определенные вторичные свойства, которые присоединяются к нему. Все организованные сенсорные единства существуют первично по отношению к значениям. Именно эту концепцию защищает структурная психология.
Но стоит вспомнить только опыты самого Келера, приводимые Коффкой с дрессировкой животных на восприятие оттенков серого цвета, для того чтобы увидеть, что восприятие как таковое не является, конечно, абсолютно независимым от значения. По-видимому, только с возникновением значения ребенок начинает воспримимать абсолютное качество цвета, независимо от того, какой цвет лежит рядом с ним. Таким образом, то слияние значений с сенсорными структурами, о котором говорит Келер, не может не изменить и самую сенсорную организацию воспринимаемых предметов.
Для Келера очевидно, что наше знание о практическом обращении с вещами не определяет их существования как изолированных целых. Но стоит только вспомнить его собственные опыты с обезьяной, которая перестает узнавать ящик в другой ситуации, чтобы увидеть, что такое изолированное существование вещей невозможно вне определенного предметного значения этих вещей. Именно благодаря возникновению смысловой структуры возникает то предметное постоянство, которое самым существенным образом отличает отношение к действительности животного и человека.
Становясь на эту точку зрения, Келер сам вынужден вступить в резкое противоречие со структурным принципом, когда он указывает на то, что изолированное существование сенсорных структур независимо от значения. Как в физике, говорит он, молекула может быть выделена в качества функционального единства, так определенные целые являются динамически изолированными в сенсорном поле.
Как известно, структурная психология начала с того, что пыталась разбить атомистическую теорию в психологии. Очевидно, она это сделала только для того, чтобы поставить на место атома молекулу, ибо, если встать на точку зрения Келера, необходимо допустить, что воспринимаемая действительность состоит из ряда отдельных изолированных молекул, которые не зависят от их смыслового значения.
В другом месте Келер прямо говорит, что, если формы существуют изначально, они уже легко могут приобрести значение. Целое со всеми его формальными свойствами дано наперед, и тогда значение как бы входит в него. Ничего нового, следовательно, в значении нет. Оно не приносит с собой ничего такого, что не содержалось бы уже в изначально данной форме. Не удивительно после этого, что Келер рассматривает происхождение значений в основном как процесс репродукции, т. е. как процесс ассоциативный по существу.
Замечательным является тот факт, что структурная психология начала с критики опытов с бессмысленными слогами, а пришла к теории бессмысленного восприятия. Начала с борьбы против аесоцианизма, а кончает триумфом этого принципа, так как с помощью принципа ассоциации пытается объяснить все специфически человеческое в психической жизни. Ведь Келер сам признает, что именно наличие значений отличает восприятие человека от восприятия животного. Если же оно обязано своим происхождением ассоциативным процессам, следовательно, эти процессы лежат в основе всех специфически человеческих форм деятельности. Значение просто припоминается, репродуцируется, ассоциативно воспроизводится.
Здесь Келер сам изменяет структурному принципу и целиком возвращается к той теории значений, против которой он боролся вначале. Так, утверждает Келер, обстоит дело, если рассматривать вопрос в принципе. Но в реальности наши восприятия и значения оказываются неразделимо слитыми. Таким образом, принцип и реальность расходятся. Структурная психология приобретает аналитически абстрактный характер, Далеко уводящий нас от непосредственного, живого, наивного и осмысленного переживания, с которым мы фактически сталкиваемся в непосредственном опыте.
Между тем сам Келер знает, что от такого слияния со значением у нормального взрослого человека не может быть свободно ничто. Он знает и то, что содержится верного в идеалистической формуле И. Криса — ярко идеалистической формуле,— которая гласит, что значения превращают ощущения в вещи, что, следовательно, возникновение предметного сознания непосредственно связано со значениями. Он знает и то, что значение, поскольку оно связано с наглядной ситуацией, кажется локализованным в зрительном поле. И вместе с тем он становится на ту же самую позицию, что и Коффка, т. е., доказывая первичность, изначальность и примитивность структуры по сравнению со значениями, тем самым полагает, что утверждает ее главенство, ее доминирующее значение над ним.
Между тем дело обстоит как раз обратным образом. Именно потому, что структура является чем-то примитивным и изначальным, она не может быть определяющим моментом для объяснения специфически человеческих ферм деятельности. Когда Келер говорит, что любое зрительное восприятие организуется в определенную структуру, он совершенно прав. В качестве примера он приводит структуры созвездий. Но этот пример, думается йам, говорит против него. Кассиопея, конечно, может служить примером такой структуры. Однако небо для астронома, который соединяет непосредственно воспринимаемое со значениями, и небо для человека, не знающего астрономии, конечно, представляется структурами совершенно различного порядка.
Поскольку мы затронули здесь вопрос центрального значения, мы не можем не высказать общего взгляда на историю развития детского восприятия для того, чтобы противопоставить его точке зрения Коффки. Нам думается, что этот взгляд может быть лучше всего выражен с помощью простого сравнения. Сравним, как воспринимают шахматную доску с расставленными на ней фигурами разные люди: человек, не умеющий играть в шахматы, человек, только что начинающий играть, средний и выдающийся шахматисты. Можно с уверенностью сказать, что все эти четыре человека видят шахматную доску совершенно по-разному. Не умеющий играть в шахматы будет воспринимать структуру фигур с точки зрения их внешних признаков. Значение фигур, их взаимное расположение и отношение друг к другу совершенно выпадают из поля его зрения. Та же самая доска предстанет в совершенно другой структуре человеку, который знает значения фигур и их ходы. Для него одни части доски станут фоном, другие выделятся в качестве фигуры. Иначе будет видеть средний и снова по-иному — выдающийся шахматист.
Нечто в этом роде происходит и в процессе развития восприятий ребенка. Значение приводит к возникновению осмысленной картины мира. И так точно, как один из шахматистов, исследованных Бице, сообщил ему, что он воспринимает ладью как прямую силу, а слона — как косую силу, и ребенок начинает воспринимать вещи не иначе, как в их осмысленности, внося элементы мышления в свои непосредственные восприятия.
Если сравнить с этим то, что мы читаем в книге Коффки относительно восприятий, нельзя не видеть, с какой силой Коффка пытается защитить противоположный, чисто натуралистический взгляд на историю развития детского восприятия. В зависимости от этого вся история развития восприятия выстраивается для него в один стройный ряд, начинающийся восприятием цветов и заканчивающийся категориями, в которых мы воспринимаем и осмысливаем действительность.
Мы рассмотрим только эти две крайние точки для того, чтобы составить себе понятие о пути, которым идет здесь Коффка, и о том, почему этот путь неправильный.
К. Коффка возражает против опытов Э. Петерса относительно определяющей роли, которую играет возникновение понятия цвета в структуре восприятия цветов. Он, однако, должен в последнем издании вернуться к этому вопросу и пересмотреть его. Петерс на основе своих экспериментов ставит вопрос, несомненно, правильно. Он показывает, что развитие восприятий цветов у старших детей не является просто эволюцией врожденных чувственных функций или их морфологического субстрата. По его словам, они основаны на образующихся в чувственной сфере так называемых высших интеллектуальных процессах восприятия, репродукции, мышления. Восприятие определяется только лишь чувственным ощущением. Знание названия цвета может оказаться сильнее сенсорных компонентов. Одинаковые названия заставляют ребенка относить цвета к одинаковой категории.
К. Коффка, как уже сказано, первоначально резко возражал
против этой теории вербально-перцепторного развития цветового восприятия. Он говорит, что Петерс действительно показал влияние на восприятия и сравнения цветов со стороны названий, но мы должны под восприятием и сравнением понимать не те или иные процессы высшего порядка, которые присоединяются к низшим неизменяющимся чувственным процессам, а структурные процессы, которые определяют сами качество своих членов и ощущений.
Но после появления работы А. Гельба и К. Гольдштейна об амнезии на названия цветов Коффка считает приведенную здесь интерпретацию опытов Петерса недостаточной. По Гельбу и Гольдштейну речь специфически влияет на восприятие, которое они называют категориальным поведением. В категориальном поведении, например, какой-либо цвет, освобождаясь из наглядно данного соединения, воспринимается только как представитель определенной цветовой категории, например как представитель красного, желтого, синего и т. д. Здесь речь идет не о простом соединении цвета и названия.
К. Коффка только в отдельных местах своей книги — как в только что приведенном — делает уступку, признавая специфическое влияние речи на восприятие. На самом деле он везде остается на почве бесструктурности, когда допускает, что речь возникает как особый тип структуры наряду с другими структурами, ничего не изменяя в процессах самого восприятия. Так, он склонен — вслед за К. Бюлером — принять, что структурное постоянство восприятия образует параллель к нашим понятиям. Следовательно, он становится на ту точку зрения, что предметное постоянство, которого, как мы видели, нет у животных, и постоянство восприятия формы, которым обладают животные, с принципиальной точки зрения могут быть уравнены.
Обсуждая категории, возникающие в восприятии и мышлении (предметность, качество, действие), Коффка приходит к выводу, что и они возникают как простые структуры, в принципе ничем не отличающиеся от примитивных структур. Однако наши опыты показали, что эти стадии восприятия рисунка для ребенка существенно меняются в зависимости от того, передает ли он содержание рисунка с помощью речи или драматически раскрывает то, что изображено на картине.
В то время как в первом случае он обнаруживает явные симптомы стадии предметности, т. е. перечисляет отдельные нарисованные на картинке предметы, во втором случае он передает содержание в целом, т. е. раскрывает то событие, которое на картине изображено. Нам думается, что в этом нельзя не видеть прямого доказательства специфического влияния речи на восприятие, которое, по-видимому, находит свое отражение и в иотории детского рисунка, на которую ссылается сам Коффка.
Популярные статьи сайта из раздела «Медицина и здоровье»
.
Поможет ли имбирь сбросить лишний вес?
Не столь давно в качестве лучшего средства борьбы с лишним весом преподносился ананас, теперь пришла очередь имбиря. Можно ли похудеть с его помощью или это разбитые надежды худеющих?
Чего только не пробуют желающие расстаться с ненавистными килограммами - обертывания, травяные настои, экзотические продукты. Можно ли похудеть с помощью пищевой соды?
Далеко не все рекламируемые средства действительно помогают сбросить вес, но абсолютно все они клянутся помочь. Сегодня на пике популярности находится зеленый кофе. Что же в нем особенного?
Метод клеточной терапии применяется для коррекции возрастных изменений в организме. Но как же работает клеточная терапия? И действительно ли эффективна клеточная косметика?
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +