Как-то под вечер Архип Иванович зашел к Менделеевым в их университетскую квартиру. Через раскрытые настежь двери он увидел, что в коридоре были разбросаны вещи, как обычно бывает при срочном отъезде хозяев.
Куинджи заглянул в кабинет. Рабочие выносили письменный стол и стулья, помогали Менделееву разбирать химические приборы, которыми раньше была заставлена вся комната.
- Дмитрий Иванович, куда это вы? - заговорил Куинджи с порога.
Менделеев обернулся к нему.
- Я оставил университет, вернее - меня отстранили от университета.
- Дмитрий Иванович, как может такое быть?
- Э, батенька, - горестно усмехнулся Менделеев, - при таких порядках все бывает...
Он беспокойно оглянулся кругом, махнул рукой.
- Не разбейте, прошу вас, осторожнее! - закричал он, обращаясь к рабочим, которые выносили большой деревянный ящик, наполненный стеклянными приборами.
Через полчаса кабинет опустел. На стенах, в тех местах, где висели портреты ученых, писанные Анной Ивановной Менделеевой, остались квадраты обоев, сохранившие яркость рисунка. Дожидаясь следующей подводы, на которой должны были вывезти оставшееся оборудование маленькой личной лаборатории, Менделеев большими шагами ходил по комнате.
Куинджи присел на подоконник рядом с забытым гипсовым бюстом Сократа.
- Оставить сейчас университет, - говорил взволнованно Менделеев, - когда так необходимо просвещение, знания, молодые образованные умы! Сейчас, как никогда, необходимо развитие промышленности! Трудно себе представить, насколько быстро надо развиваться сейчас России, чтобы сохранить свою независимость.
- Но как могло это получиться, чтобы вас отстранили от университета? - недоумевал Куинджи.
- Печально, но просто. Вы ведь знаете, что министр просвещения граф Делянов издал свои «Правила об отдаче в солдаты студентов за беспорядки». За какие-то малые провинности из университета подлежали отправке в солдатчину три студента старших курсов. И более того - не по своей вине, а в назидание другим. Студенты заволновались, не хотели идти на лекции. Я с трудом уговорил их вернуться в аудитории, пообещал сам передать их требования. За это и поплатился.
Куинджи соскочил с подоконника.
- Эт-то, эт-то как же так: взять троих, чтоб другим неповадно было, да и в солдаты, а профессора - из университета?
- Эх, вы! Ничего-то не знаете! Вот что значит быть в стороне от политики... Свой курс я решил дочитать, в будущий вторник последняя лекция.
Куинджи снова вернулся к подоконнику, сел, поло жил руку на голову Сократа.
- Они думают, - остановился против него Менделеев, - что этим можно водворить благоденствие, наоборот, - сила России в развитии промышленности, в развитии образования, в приумножении ее богатств. Пока я жив, буду служить своему делу устно и письменно, с кафедры, исследованиями, научными трудами, я все равно буду помотать России развиваться и крепнуть.
Куинджи подумал, потом заговорил горячо, убежденно:
- Вы правы. Правы тысячу раз были тогда, когда упрекали меня в том, что я отказываюсь вмешиваться в дела академии. Надо вмешиваться. Это я понял сейчас.
Чувство горечи за друга, за ученого смешалось с восхищением смелостью его мыслей. Теперь для Куинджи и свой путь стал яснее, определеннее.
Предчувствуя что-то недоброе, Архип Иванович пришел на последнюю лекцию знаменитого химика и решил ждать его за дверями, но, заметив, что студенты приходят с других факультетов, тоже вошел в аудиторию и поместился с краю в последнем ряду. Он сознавал свою беспомощность, но в то же время хотел быть рядом, хотел быть полезным для Менделеева, если это будет необходимо.
Шумная, взволнованная толпа притихла, как только профессор появился в дверях. Вдруг раздались дружные аплодисменты. Менделеев прошел по аудитории, поднялся на кафедру и сделал знак рукой, чтобы вернуть тишину.
Куинджи видел, как вздрогнуло его лицо, как он молчал, желая полностью собой овладеть. Тишина, наступившая после аплодисментов, становилась все напряженнее, все тяжелее.
Но вот профессор гордо поднял голову, словно хотел дать понять, что он не сдался. По аудитории пролетел и смолк единый вздох облегчения.
Неожиданно в напряженной тишине прозвучал удивительно спокойный, лустой и мягкий голос:
- Приятно видеть, что нынче столько любителей химии, - сказал Менделеев с улыбкой, глядя в переполненную аудиторию. - Итак, тема нашей сегодняшней лекции: «Распределение полезных ископаемых по территории России».
Куинджи слушал его, затаив дыхание, вытянувшись, чтобы русая кудрявая голова сидевшего впереди студента не заслоняла лица Менделеева. Тот стоял на кафедре и вдохновенно говорил о средствах и возможностях дальнейшего развития России. И то, что было сказано Архипу Ивановичу взволнованно и наспех в день отъезда Менделеева из университетской квартиры, теперь преподносилось студентам как стройная система.
С поднятой вверх рукой, с разметавшимися по плечам седыми волнистыми волосами, опальный профессор показался Куинджи вдохновенно красивым. Особенно хороши были глаза, умные, проницательные, печальные.
Лекция подходила к концу. Менделеев говорил о науке, которая должна облегчить труд человека, в особенности в недрах земли - в рудниках и на шахтах. Он говорил и о том, что страна не может быть независимой, если она слаба экономически. Он верил в развитие и силу России и говорил это в своей последней лекции, как завещание.
Какие-то неприятные звуки нарушили внимание Куинджи. Что-то звякнуло, скрипнули сапоги, раздался торопливый топот десятков ног. Архип Иванович оглянулся: сзади, около всей стены, плечом к плечу стояли полицейские. Первым его желанием было протестовать, но он удержался и осторожно осмотрелся: по угрюмым, напряженным лицам студентов было видно, что все заметили полицию, стоявшую у стен и в проходах всех трех дверей.
Чуть вздрогнув, Менделеев продолжал читать. Кончив последнюю фразу, он помолчал, потом изменившимся голосом произнес:
- Покорнейше прошу не сопровождать мой уход аплодисментами по множеству различных причин...
Он вышел в соседнюю с аудиторией комнату и сел, опустив голову на руки.
Медленно, бесшумно, как с похорон, расходились студенты. Многие шли, не поднимая глаз, другие затравленным, беспомощным взглядом следили за полицией, неподвижно стоявшей у стен. Куинджи осторожно прошел за Менделеевым. Дмитрий Иванович не поднял головы.
«Так надругаться над храмом науки! Пригнать полицейских на лекцию по химии», - с горечью думал Куинджи, не решаясь его тревожить. Дождавшись, когда топот полицейских, наконец, утих, он подошел к Менделееву.
- Дмитрий Иванович! Нельзя же так. Давайте лучше поедем за город, в Парголово или куда-нибудь подальше от этих стен.
Менделеев встал, тряхнул головой, подозвал служителя, стоявшего в почтительном отдалении.
- Сходи ко мне домой, передай жене, что я поеду с Архипом Ивановичем за город. Коли спросит, какое, у меня настроение, скажи - хорошее. Понял?
- Понял: сказать, кажись, хорошее, - ответил служащий, не глядя Менделееву в глаза.
Отойдя в угол аудитории, он вынул красный в клетку платок и стал сморкаться, скрывая слезы. Наняв на набережной экипаж, Куинджи и Менделеев поехали молча, только изредка Архип Иванович просил извозчика:
- Поскорей поезжай, пожалуйста, поскорей. Наконец они выехали за город. Экипаж покатился ровнее по мягкой грунтовой дороге. Казалось, что Менделеев спит, волнение постепенно улеглось. Куинджи с удовольствием поглядывал по сторонам, любуясь свежей, еще не совсем развернувшейся зеленью. Ясный майский день играл голубизной. Мерно покачивался экипаж. Чуть сыроватый ветер обдувал лицо.
Дмитрий Иванович открыл глаза.
- Вот сидишь все время в городе, в сутолоке, и начинаешь забывать, что существует такая прелесть, как весенний день в лесу, небо, трава, деревья. - Он потянулся, сел удобней и снова прикрыл глаза.
Архипу Ивановичу тоже не хотелось шевелиться. Пригретый весенним солнцем, он полулежал на своем сиденье, прищурившись смотрел на горизонт. Яркие солнечные лучики, попадая между прикрытых ресниц, поблескивали всеми цветами радуги.
Кругом было тихо, спокойно. Горожане еще не выбрались на дачи. Окрестности Петербурга, пыльные и шумные летом, еще не потеряли своей весенней чистоты.
Пообедав в маленьком загородном кафе, друзья направились к ближайшему лесу. Куинджи рассказывал о своих прежних путешествиях. Менделеев после пережитых волнений был задумчив и молчалив. Он прислушивался к шелесту листьев, к щебету птиц, отдыхал в тишине.
- А все-таки недаром Стасов называет вас чародеем. Заколдовали вы, Архип Иванович, и меня и мои горести в этом сказочном лесу, - говорил Менделеев, растянувшись против Куинджи на мшистой полянке. - До чего же хорошо тут, а все, что было, будто когда-то давно, а не сегодня утром. Не представляю, что я стал бы делать, если бы вы не вернули меня к природе.
- Эт-то, Дмитрий Иванович, я уж давно приметил: если случилось человеку плохо, надо напомнить ему, что кругом существует жизнь, природа, солнце. Тогда любое горе станет незначительней. Солнце - самое лучшее лекарство. Я солнцепоклонник, - добавил он, широко улыбнувшись.
Когда возвращались, на Петербург спустилась белая ночь. По мостовым отчетливо и одиноко цокали копыта лошадей. Экипаж встряхивало на неровно уложенных булыжниках. Пустынно, чисто. То тут, то там открывались перспективы улиц и проспектов. Как будто прекрасные ансамбли великих русских зодчих были созданы для этого мягкого голубоватого света, когда с удивительной отчетливостью выступают всеми очертаниями отточенных форм величественные здания с богатой скульптурной отделкой: колонны, легкие фигурные ограды парков и садов.
Менделеев снова молчал, будто впервые рассматривал город.
- А знаете, будет прекраснее в тысячу раз, когда на перекрестках уничтожат эти балаганы, - сказал он Архипу Ивановичу, показывая через плечо на полосатую полицейскую будку.
Выходя из экипажа около своей новой квартиры, он крепко пожал художнику руку. Потерянное утром равновесие было восстановлено.
Если Менделеев продолжал бороться за развитие русской науки, то как же он, Куинджи, отмахнулся от переустройства старой академии, как он мог допустить, чтобы там продолжали хозяйничать чиновники от искусства?
После увольнения Менделеева из университета Куинджи вернулся к активной деятельности. Прежде всего он отправился к Репину.
В дверях мастерской, не успев еще снять пальто, он возбужденно спросил:
- Способен ли ты на подвиг во имя искусства?
- Откуда столь пышные фразы? - удивился Илья Ефимович.
- Это не фразы! - с жаром ответил Куинджи. - Хочу выступить против старой академии. Еше Крамской перед смертью сказал: «Пора». Докуда же обходить молчанием вопрос воспитания наших художников?
- Браво! Узнаю неистового Архипа академических лет! Заговорило в тебе ретивое, ты ведь давно сердит на Академию художеств. Правильно, подошло время, передвижники не занимались системой образования, а России необходима новая академия, свободная от затхлости. Я уж давно подумывал об этом!
Репин стал излагать свои планы переустройства академии. Чем больше мечтал он, тем быстрее и легче казалось ему переделать художественное образование не только в академии, но и по всей России.
Куинджи давно знал эту черту своего старого друга - увлекаться до самозабвения, обещать невиданные успехи, превышая возможности, и, наконец, терять реальное представление о трудном, нежелательном, что обязательно встретится на пути к намеченной цели. Архип Иванович всегда удивлялся, как легко и быстро строились у Репина идеальные планы, которым суждено быть разрушенными жизнью. Но Куинджи поддерживал искреннее увлечение друга, он знал, что вдохновенный порыв великого художника заставит других людей тоже увлечься его идеей.
- В новой академии профессор будет не только учителем, - с восторгом говорил Репин, - он будет и наставником, поводырем молодого поколения! Можно будет воспитывать новых людей такими, как мы хотим, какими они должны быть для возрождения великого искусства. Я уверен! Руку, Архип, я на подвиг готов!
Куинджи широко и счастливо улыбался.
- Эт-то очень хорошо будет. Необходимо, чтобы молодежь обучали лучшие художники, самые лучшие и известные, которые могут и имеют право судить о способностях и талантах. Мы соберемся вместе, и кто чем силен, тот и будет учить работать грядущее поколение!
- А сколько будет треску от этого разрушения! - заранее радовался Илья Ефимович.
- Не будет, - категорически заявил Куинджи, - треск бывает, когда рушится что-нибудь мощное, могучее, как крепкий дуб в грозу, а это труха, развалится, подняв столб пыли или смраду.
Репин согласился.
- Сейчас необходимо бросить клич - привлечь к преподаванию всех лучших передвижников.
- Еще бы, есть где развернуться!..
Первым откликнулся Шишкин. Он был согласен учить молодежь, передать ей свой опыт, свое понимание природы.
Владимир Маковский, отдавший свои лучшие силы Товариществу передвижников, не прочь был участвовать в создании новой школы.
Один за другим присоединялись передвижники к затее переделки Императорской Академии. Кто больше ее ненавидел, тот скорее давал согласие бороться не против, а за нее - обновленную, разумную, доступную для народных талантов.
Многим захотелось протянуть руку, приложить свою силу, плечом навалиться, как говорил Илья Ефимович Репин: «подтолкнуть развалившуюся постройку старой художественной системы обучения, существующую с екатерининских времен, с коих ее изредка чистили, подправляли, подмалевывали снаружи, но в самой сути она оставалась прежней - приютом для отживших методов, приказов и повелений свыше, с профессорами в чинах, со званиями, с полным непониманием между старым и молодым поколением».
Наконец, под давлением общественного мнения, в конце 1889 года министерством императорского двора для наведения порядка в академии был назначен новый вице-президент - граф Иван Толстой.
В следующем году «воспоследовало высочайшее повеление» императора об учреждении комиссии «для всестороннего обсуждения необходимых в уставе Императорской Академии художеств изменений, для составления соответственного этим изменениям проекта нового устава».
В состав комиссии, кроме официальных лиц, были назначены Поленов, Репин, Третьяков и еще несколько известных художников и общественных деятелей. Для консультации по специальным вопросам приглашались многие передвижники, среди них Куинджи, который, увлекшись новым большим делом реорганизации академии, постепенно оказался во главе.
И вдруг, неожиданно, наперекор всему, с протестом выступил Стасов. Он пришел на собрание передвижников разгневанный, возмущенный. Твердо стоял он на своих крепких ногах, голос был властен, сила и мысль звучали в каждом слове.
- Передвижники! Это ловушка. Не поддавайтесь! Это измена русскому национальному искусству, это хомут на свободных людей. Бессильна кучка мечтателей против целой чиновничьей системы!
Репин и Куинджи переглянулись. Стасов обратился к ним:
- Слышал я, будто вы призываете Волгу вспять повернуть, передвижников в чиновников переделать! Недопустимо такое, непростительно вам, художникам русским!
- Но ведь, Владимир Васильевич, - заговорил взволнованно Куинджи, - разговор идет о полной переделке академии, вернее - об ее уничтожении, о создании на старом месте такого учебного заведения, которое соответствует настоящему времени.
- «На старом месте», «соответствует настоящему времени»! - повторил возмущенно Стасов. - Не дадут вам распоряжаться без высокопоставленных, а с ними все будет на прежнем месте: «Тех же щей, да погуще влей».
- Что вы! - вмешался Репин. - Граф Иван Толстой, который теперь назначен свыше вершить дела в искусстве, милейший человек, совсем не консерватор. Граф обещал нам предоставить полную свободу действий.
Куинджи вспомнил закравшееся у него чувство недоверия, когда граф Толстой, с которым ему пришлось говорить, как представителю от передвижников, с великодушным жестом заявил: «Во имя искусства - все что угодно!» Архип Иванович тогда же возразил: «Ведь не дадите, мы закотим очень много: новые методы преподавания, новую профессуру, потребуем уничтожить казенный дух». Граф засмеялся и примиряюще-успокоительно оказал: «Получите, получите».
А Стасов, подхватывая фразы на лету, старался доказать:
- Вот вы, Илья Ефимович, говорите: «граф, который назначен свыше», - вот вам уже и не полная свобода; потом этого графа заменят консерваторы, и даже проще - прикажут ему взять передвижников в ежовые рукавицы.
- Но что же делать? В таком состоянии нельзя оставить художественное образование целой большой страны! Тридцать лет назад, когда уходили четырнадцать протестантов, академия была уже непригодна. С тех пор она только катилась вниз! - доказывал Куинджи.
- Я не спорю, в будущем настоящая участь художника должна состоять в том, чтобы он не ожидал ни званий, ни наград, ни обязательных посылок за границу, а учился бы у избранного талантливого художника, как в эпоху Возрождения. Надо, чтобы художественная школа отвечала истинным потребностям, а не воздушным прожектам, хотя бы даже искренне доброжелательным!
Репин хотел возразить, что переделка академии не «воздушные прожекты», но Владимир Васильевич нахмурился и замахал руками, чтобы его не перебивали.
- Надо быть помощником художника-юноши, а не помехой, в том-то и должен состоять будущий переворот нашего художественного дела и воспитания.
- Вот правильно! - чуть не закричал Куинджи, довольный, что Стасов так кратко и просто формулирует его заветные мысли. - Этого мы и хотим!
- Верю, кто спорит, только вам сделать так не позволят, не передвижники будут там управлять, а передвижниками, на то и Императорская Академия художеств! На вас наденут хомуты и мундиры, заставят кланяться из уважения не к таланту, а к чинам! Товариществу этим нанесете громадный вред!
Усталым жестом он вытер пот со лба, обмахнулся платком.
Спор закончился вничью: Стасов остался при своем мнении, а передвижники уже не могли, да и не хотели поступать иначе. Старая академия должна быть перестроена, нужно было поднять ее, возглавить, изменить систему преподавания. Нет! Они не могли отказаться от этого!
На прощанье, уже уходя с собрания передвижников, Стасов вдруг оживленно и радостно произнес:
- Тут с вашими спорами чуть не забыл... Слыхали, Павел-то Михайлович Третьяков какой подарок собирается преподнести Москве - свою знаменитую галерею дарит городу?
Художники, присутствовавшие молча во время опора, оживленно заговорили:
- Вот человек-то!
- Небось, Петербург не дождется, чтобы ему подарили!
- Картины какие там - все лучшее собрано! Счастливая Москва! Ни одному городу в мире не подарено такой галереи!..
Куинджи долго думал о разговоре со Стасовым: «Может, и прав он, только я не поддамся, хомут на меня не надеть, а воевать за переделку академии буду, я не могу иначе».
Полные энергии и новых планов передвижники принялись за реорганизацию академии. Им хотелось смести все казенное, и тогда, на очищенном месте, создавать совершенное. К этому времени зародилась мысль о новом методе обучения будущих художников: организовать общие начальные классы, там обучать рисунку, перспективе, натуре, а дальше устроить специальные мастерские под руководством профессоров, где каждый, добровольно выбрав себе руководителя, будет совершенствовать свое мастерство. Возглавлять специальные классы должны лучшие русские художники. Для приемных экзаменов и выпусков составить Совет академии, возглавляемый вице-президентом, назначенным свыше.
Около трех лет было затрачено на составление и утверждение нового устава, по которому Академия художеств отделялась от Высшего художественного училища. В ее ведение входило управление вопросами искусства.
Давнишняя мечта осуществилась: для обучения будущих художников были созданы общие начальные классы, где ученики приобретали основные навыки мастерства, сдавали общеобразовательные предметы и проходили специальные курсы по теории и истории изобразительного искусства. Потом они сами могли выбирать профессора-руководителя и заниматься самостоятельно в его мастерской, тогда как по старой системе даже конкурсные работы ученики академии писали под наблюдением и по указке дежурных профессоров.
В Высшем художественном училище, после окончательного утверждения устава, открылись мастерские профессоров-руководителей: Репина, Маковского, Шишкина и Куинджи. Туда были приняты ученики, уже несколько лет занимавшиеся в академии и сдавшие экзамен по живописи.
Первый такой экзамен был назначен в Тициановском зале академии в средине сентября 1894 года.
Поднимаясь по лестнице, Куинджи с любопытством смотрел на поступающих: «Какими-то они будут, эти ученики?» С Репиным он повстречался в коридоре, тот шепотом ему сказал:
- Волнуюсь, как будто сам пришел поступать!
Куинджи лукаво прищурился.
- И у меня такое же состояние, не скажу, что это приятно. Тебе ведь известно, как мне везло!
Репин взглянул на Куинджи быстрым внимательно оценивающим взглядом, как на постороннего. Перед ним стоял человек старше пятидесяти лет, неповоротливый и коренастый, пышная седеющая шевелюра, с горбинкой нос, орлиный взгляд не потускневших выразительных черных глаз. Но сквозь все это внешнее лукаво проглядывал прежний Архип Куинджи - безудержный, упрямый, горячий хлопец. Особенно в насмешливых с хитрецой глазах светилось что-то молодое и бодрое.
Куинджи, улыбаясь, весело заговорил:
- А помнишь, Илья, как мы встречались у «Мазанихи»? Ты был застенчив и удивительно юн!
Репин подошел к большому зеркалу в простенке между окон, зажмурился, улыбнулся, сделал гримасу точь-в-точь такую, как когда-то изображал профессора Неффа.
- Застенчивости нет и следа! - пошутил он и, взяв Куинджи под руку, сказал: - Наш экскурс в прошлое придется отложить, пора идти к ученикам. Минуту спустя Илья Ефимович уже произносил горячую речь, обращенную к молодым художникам:
- Вы наша смена. Надеюсь, в будущем мы найдем с вами общий язык, понятный вам. Для этого была необходима реорганизация старой академии. В Высшем художественном училище все будет проще: отношения между профессорами и учащимися и методы преподавания. От вас зависит быть прилежными, внимательными и верными нашему славному русскому искусству. Сумейте взять все то, что мы хотим вам дать!..
Овация неожиданным вихрем ворвалась в молчаливые стены старого храма искусства. Молодежь с восторгом приветствовала великого художника.
Куинджи обменялся радостным взглядом с Маковским и Шишкиным. После разговора с Репиным о молодых годах ему невольно бросились в глаза морщины и усталость на лице Ивана Ивановича. Высокий, худой, полысевший стоял перед ним и Владимир Егорович.
«Ну что ж, недаром мы жили. Сколько осталось, все отдадим искусству, а умереть, как довелось Крамскому, с палитрой в руках - достойная смерть для художника. Что это я о смерти думаю на пороге большого дела?» - сам прервал свои мысли Куинджи.
Он проходил по рядам, осторожно ступая по паркету. Ему хотелось сразу определить, кто же из поступающих талантлив, кто будет способен на долгий и непрерывный труд во имя творчества, а не только во имя славы. Архип Иванович заметил у окна человека с темными курчавыми волосами, подстриженного и одетого по моде. Как-то легко и даже кокетливо он держал в руке карандаш.
«В парижских школах живописи встречал таких же, - подумал старый художник, заглядывая в рисунок, - легко, но примитивно, так и есть - обычный пустоцвет».
У следующего в рисунке было больше жизни, у третьего что-то свое, чуть-чуть особое. Куинджи прищурился. «Должно быть, этот будет настоящим». Тот поднял взгляд, Архип Иванович на секунду задержался: «у Петра бывало такое выражение, когда он думал над рисунком».
С тех пор как разгорелось большое дело переустройства академии, Куинджи снова стал много заниматься живописью. На картине «Сумерки», созданной в этот период, был изображен пригорок под облачным небом, дорога мимо пригорка и одинокий покосившийся крест. А в воздухе вечерняя тишина заката. Закончив картину, Куинджи долго смотрел на нее: «Хорошо, только, пожалуй, слишком мрачно...»
На первом этаже, в глубине академического здания, под мастерскую Куинджи были отведены две просторные комнаты. Впервые собрав своих учеников, которых записалось к нему более двадцати, Архип Иванович постарался объяснить им, что его роль наблюдать за их развитием, остерегать от ошибок, открывать законы мастерства.
- Но в то же время, - сразу оговорился Куинджи, - мне бы хотелось сохранить своеобразие творчества каждого из вас и уберечь от мод и влияний, которыми сейчас кичатся все те, кто забывает русское искусство, его великие заветы. Хочу, чтобы вы всегда помнили, что прекрасна сама жизнь, а искусство должно быть ее отражением.
Он посмотрел в их лица: некоторые слушали с вниманием, другие с сомнением - не устарел ли взгляд профессора, пришедшего в новую академию, не устарели ли сами передвижники, возглавившие борьбу со старой академией?
Архип Иванович насторожился: так, значит будет борьба в самой мастерской с этими искажающими реализм течениями, которые непрерывно наплывают с Запада. Модерн - новый стиль - становится оружием против идей и творчества передвижников, против их самобытности и реализма.
Куинджи пристальнее, напряженнее всматривался в лица учеников, выполнявших первое пробное задание. «Кто из них замахнется на лучшие традиции русских художников, кто изберет модерн своим идейным и творческим знаменем? Неужели вот этот? .. - думал он, незаметно рассматривая лицо Константина Богаевского, склонившегося над рисунком. - Нет, - постарался отогнать Куинджи навязчивую мысль. - Он молод, крепок, улыбчив, он не поддастся влиянию безжизненного искусства людей, у которых нет ничего за душой ни сейчас, ни в будущем».
От ученика к ученику переходил Куинджи с недоверием, с сомнением, с надеждой.
Николай Рерих - высокий, черноволосый, с продолговатым смуглым лицом старовера. На суховатом иконописном лице противоречиво и кокетливо, будто случайно приклеенные, торчали черные усики, закрученные вверх. Такое же неестественное противоречие можно было заметить в костюме, в прическе, в самом характере, насмешливом и вместе угрюмом.
Дальше сидели два друга - Аркадий Чумаков и Григорий Калмыков. «Максимов и Буров также держались вместе», - вспомнил Архип Иванович.
Посмотрев еще раз, Куинджи задумчиво отошел: «Время покажет».
- Принесите на следующее занятие ваши летние этюды, - попросил он учеников, когда те закончили работу.
На другой день этюды обсуждались всей мастерской. Первым решился показать Химона. Он вышел к столу смущенно, не зная, как встать, куда положить руки.
- Як же я буду? Що ж я скажу?
- Вы украинец? - улыбаясь его растерянности, опросил Куинджи.
- Украинец, батьку, - ответил Химона и окончательно смутился: за мольбертами кто-то, шутливо передразнивая, добавил: «Батько профессор».
Куинджи сам развернул этюды.
- Посмотрим, что вы писали.
Он долго молчал, прищурившись рассматривая работу Химоны.
- Правильно, это мне нравится, - заметил он, указывая на небольшой рисунок быстроногой степной дрофы, которая прицелилась схватить добычу. - А это гораздо хуже, - заметил он об этюде восхода солнца. - В такие моменты и природе и человеку становится радостно, а на вашем этюде этого нельзя увидеть. Вместо утренней дымки тумана - грязная мазня. В картине должно быть что-то свое, внутреннее, чтобы настроение, которое вы хотели передать, было понятно зрителю.
Несколько дней спустя в мастерскую пришел Аркадий Рылов - молодой голубоглазый человек в военной форме. На него Куинджи обратил внимание еще на приемных экзаменах. Аркадий был молчалив, любую просьбу исполнял по-военному, будто приказание; и только живой, наблюдательный взгляд с интересом следил за всем, что происходило в мастерской.
Когда Рылов принес показать свои летние этюды, ученики, собравшись у стола, заспорили громко, непринужденно. Аркадий насторожился, удивленный, даже обиженный свободным вмешательством в его разговор с профессором.
Куинджи объяснил:
- У нас уж так принято. В спорах рождается истина. Полезно учиться думать, глядя на чужой рисунок, - сказал он Рылову. - Так почему вы думаете, что этот этюд значительней?
- Мне показалось, в нем больше свежести, - отозвался Костя Богаевский.
- Если хотите, Рылов, ваши этюды можно показать на отчетной выставке.
- Я еще не являюсь вашим учеником, Архип Иванович.
- Так это можно исправить, - заметил Куинджи. - Как у вас там в классах с натурщиком?
- По рисунку у меня хорошо, а вот по живописи застрял на третьей категории.
- Получите вторую и идите ко мие в мастерскую, - просто сказал Куинджи.
- Постараюсь, - ответил Рылов и, попрощавшись, ушел.
Куинджи в раздумье прошелся по комнате и вдруг возбужденно заговорил:
- Послушайте, Химона, верните сейчас же Рылова. Вышло так, будто я диктую ему свои условия, стесняю его свободу выбора мастерской. Может, он хотел записаться к Ивану Ивановичу?
Куинджи встретил Рылова в дверях, отвел в сторону.
- Эт-то, простите, как же я не спросил вас: может, вы к другому профессору хотели пойти, а не ко мне?
- Что вы, Архип Иванович, моя мечта - поступить именно к вам.
- Ну, смотрите, - сразу успокоился Куинджи, - рад. Надеюсь, что будете из лучших.
Быстро проходили недели и месяцы, Куинджи с увлечением работал с учениками, а Репин быстро охладел к своей педагогической карьере. Его мучило, что в мастерской надо было присутствовать постоянно, а он не мог и не хотел часы вдохновенного труда затрачивать на что-либо другое, даже очень важное. Илья Ефимович стал реже появляться в своей мастерской, но когда приходил, всегда давал советы ученикам, и это оставляло у них неизгладимый след, творчески обогащало. Рабочего настроения хватало до следующего прихода великого художника.
Шишкин работал в своей мастерской с большим интересом, но особый, созданный им метод изучения природы скоро наскучил ученикам, и они коллективно перешли в мастерскую Куинджи. Из академии Иван Иванович уходил без всякого сожаления, обиженный. Своей школы ему создать не удалось, да и не было в академии обещанной свободы. Он возненавидел академический Совет, а вместе с ним и Архипа Ивановича.
- Все сумеет, всегда настоит на своем, - недружелюбно ворчал он, поглядывая на художника. Каким эгоистичным и чужим казался ему Куинджи: к нему ушли его ученики, он в Совете до хрипоты отстаивал свое мнение, упрямился, кричал и стучал кулаком по столу: «Эт-то я не хочу так, я не позволю!»
Честность подсказывала Шишкину, что Куинджи прав, и если кричит, волнуется, так только потому, что хочет удержать направление, которое было намечено передвижниками, сохраняет обещанную независимость, и в то же время Ивану Ивановичу казалось, что со временем Куинджи может превратиться в бесцельного говоруна или хуже - в реакционера в искусстве.
Почетными членами, имевшими право голоса в Совете, были всевозможные «сиятельства», аристократы и меценаты. Из педагогов в Совет входили, кроме передвижников, старые профессора академии и разные дельцы от искусства. Они давно привыкли к удобствам и льготам, которые предоставлялись им министерством императорского двора, прижились на несуетном месте с большим окладом, они не хотели уступать своих привилегий. А Куинджи сердился:
- Академия для кого? Для учащихся или для профессоров? Если для учащихся, так надо так сделать, чтобы им учиться легче было, чтоб могли они стать настоящими художниками!
Волнения и неурядицы в Совете академии не мешали Куинджи работать с учениками. Ему нравилось целыми днями просиживать среди них, радоваться успехам, выручать в неудачах.
Особой программы обучения в мастерской не было. Профессор предлагал каждому заниматься отдельно, ствраясь сохранить самобытность. Одни копировали оригиналы, другие писали натюрморт, для желающих позировал натурщик.
Куинджи долго думал об оригинале, который можно было бы дать Рылову, чтобы заинтересовать способного ученика.
- Аркадий, - сказал он однажды, подходя к его мольберту, - я дам вам копировать пейзажи Федора Васильева, - талантливый был художиик! Вечером я расскажу о нем подробнее.
Рылов был отпущен из гарнизона. Он с увлечением занимался искусством. Куинджи часто за ним наблюдал: вот приветливое, добродушное лицо Аркадия хмурится, он начинает пристально вглядываться в работу, смотрит сосредоточенно, не моргнув. «Недоволен», - примечает Куинджи.
Часто такое настроение у Рылова продолжалось по нескольку дней, потом Куинджи неизбежно узнавал, что этюда или картины молодого художника больше не существует.
- Зачем вы сделали так, к чему? - возмущался Куинджи. - Надо было ее отложить, через месяц вы сами бы поняли свою ошибку.
Рылов соглашался, чувствовал себя виновным, но следующий неудавшийся этюд снова пропадал бесследно.
- Не получился, - коротко пояснял он, - не то, Архип Иванович!
Внимательно присматривался Куинджи и к другому своему ученику - смуглому, подвижному, будто всегда весело взволнованному, Виктору Зарубину, привлекавшему своим темпераментом.
- Архип Иванович! Не вышло! И тут не вышло и там!
- Да что вы, Виктор, не пугайтесь, у вас не так уж плохо, просто вы окончательно не проработали, - уговаривал его профессор.
Часто, особенно по вечерам, когда учащиеся собирались в мастерской для вечерних занятий, возникал горячий спор: что должен отражать художник в своем творчестве, каким путем можно достичь наибольшей выразительности в живописи, всегда ли выручает прием контраста.
Куинджи смотрел работы, слушал, метким словом менял направление спора. Он старался, чтобы каждый сам продумал все основные вопросы искусства.
Вечерами Архип Иванович полулежал на низенькой кушетке и с удовольствием слушал учеников. Среди молодежи он переставал ощущать свой возраст и усталость: «Эх, хороша ж молодость! Сколько в ней бодрости и смелой замашки!»
А спор кипит, все в мастерской оставили работу, громкие возбужденные голоса усиливаются до крика.
Куинджи привстал с кушетки. Гудит по мастерской его густой баритон.
- Нет, я не согласен, когда Рерих нелестно отзывается об идейном направлении передвижников. Вы не сумели понять их, за что они боролись. И почему вы, Рерих, против идейной школы?
Тот мрачнеет, молчит, а спор, притихший на минуту, снова разгорается и крепнет.
Куинджи задумался: «Откуда только берутся такие мечтатели, как Рерих? Этюды его всегда придуманы и фантастичны: то первобытные люди ему мерещатся, то сказочные города. Может, он не знает действительности? Нет, он почему-то боится ее».
Услышав разговор о новых течениях в живописи, Куинджи снова вступает в спор.
- «Изысканность», «прекрасное вне жизни», говорите вы. Да, классическая академическая школа шла под этим же знаменем, но она была много выше нынешних исканий, хотя бы по мастерству, там был свой здоровый культ - преклонение перед прекрасным человеческим телом, потому они и подражали античной скульптуре. Сейчас художники, особенно заумные,
стремятся так изобразить, чтоб ни на что не похоже было! Какие-то фонтаны, приукрашенная старина, скучающие девицы екатерининских времен, каких и не было вовсе даже в те времена... Искусство должно быть бодрым. На Западе - модерн, это не то, что нужно для искусства, совсем не то...
Когда темнело, за окнами зажигались тусклые фонари. Густые, синеватые тени от переплетов рам и от мольбертов ложились на пол и на стены мастерской. Было видно, как за окнами кружились снежинки.
- Костя, - просил Куинджи Богаевского, - сыграйте нам что-нибудь простое и звучное.
После нескольких вариаций Богаевский играет на гитаре свою любимую песню:
Есть на Волге утес...
Двадцать мужских голосов с увлечением, но тихо подтягивают. Песня звучит, разрастается, крепнет, далеким гулом отзывается в высоких каменных сводах академического здания.
«Вот она, своя мастерская, молодые художники, опоры, вдохновение, творчество!»
Куинджи вспомнился недавний разговор с профессором Айвазовским. Они встречались и раньше, когда Куинджи пользовался наибольшим успехом. Но вчера Архип Иванович был взволнован встречей со старым художником. Иван Константинович, увидев Куинджи в Обществе поощрения художеств, обрадовался ему, как родному.
- Слышал я, вы взялись за обучение молодежи... Правильно, школа нужна, настоящая, особенно в такое смутное время в искусстве, - он остановился, голова его затряслась, лицо наморщилось, совершенно седые, но попрежнему пышные бакенбарды взъерошились. - Ненавижу я эти новые течения в живописи, и поверьте мне, - сказал он убежденно, - они не будут долго жить, нет, нет, у них нет дороги. А если вдруг и случится им закрепиться, тогда падет искусство, искусства не будет вовсе!
«Словно вещает... подумать только, ведь ему уже восемьдесят лет». Куинджи отошел в сторону. Его огорчил такой беспомощный вид когда-то бодрого и обычно несколько позировавшего художника.
- Скажите, у него теперь постоянно так трясется голова? - опросил он тихо у молодого человека, пришедшего вместе с Иваном Константиновичем.
- У дедушки бывает так, когда он сердится или говорит о новом искусстве, - скрывая добродушное лукавство, ответил тот.
И теперь, лежа на своей кушетке в мастерской (сердце что-то стало пошаливать, долго сидеть или двигаться больше не мог), Куинджи думал о своем-длинном жизненном пути, начиная от прихода в студию Айвазовского до последней встречи с прославленным маринистом.
Песня, которую пели ученики, затихла. Куинджи приподнялся с кушетки.
- Завтра утром к нам в мастерскую приедет Иван Константинович Айвазовский.
Дружный возглас восторга был ответом на его слова.
На следующий день с волнением ожидали ученики начала занятий. Айвазовский вошел спокойно, с гордой осанкой прославленного артиста. Куинджи подумал: «Совсем еще бодрый, что это мне вчера показалось?»
Приветливо улыбаясь, кивая всем сразу, Иван Константинович прошел по мастерской, посмотрел работы-учеников. Рядом с ним шел его внук, Михаил Латри, с, которым позавчера разговаривал Архип Иванович.
Вдруг Айвазовский остановился, нахмурился, его седая голова как-то особенно качнулась, и художник, отправился дальше, недовольно приговаривая:
- Только бы сказки рассказывать.
Латри заглянул в эскиз, который не понравился Ивану Константиновичу - это была работа Рериха, в которой было много мистики.
Посмотрев этюды, Айвазовский остановился среди мастерской.
- Миша, - обернулся он к своему внуку, - оставайся у Архипа Ивановича, я лучшего тебе не желаю. Профессор, ведь вы не откажете?
- Пожалуйста, - согласился Куинджи, - чему сумею, научу, Иван Константинович. Прошу вас, покажите им, как надо море писать.
Айвазовский подошел к мольберту, выбрал краски, осмотрел внимательно кисти, поданные ему учениками, быстро и легко написал шторм.
- И корабль, пожалуйста, - еще попросил Куинджи.
Маленький трехмачтовый корабль закачался на вздутых волнах. Привычным движением кисти Айвазовский дал ему полную оснастку.
Ученики с благоговением молчали. Художник кончил, сделал шаг назад, взглянул попристальнее и подписал картину.
- Как легко! - сказал кто-то со вздохом из толпы, собравшейся у мольберта.
- Легкость дается тяжелым трудом, - ответил на это Иван Константинович.
Учащиеся зааплодировали. В знак благодарности Айвазовский наклонил голову и вышел из мастерской. Его провожали до самой кареты.
Картина Айвазовского, оставленная в подарок молодежи, была торжественно водворена в самом светлом простенке мастерской. Чуть ниже ученики прикрепили палитру и кисти, которыми работал художник.
Александр Борисов - широкоплечий, русоволосый северянин, перешедший из мастерской Шишкина, удивил и обрадовал Куинджи своим восторгом:
- У вас настоящие картины пишут, а мы копировали фотографии с леса.
Он с удовольствием принялся компоновать картину по летним этюдам. После поездки на Дальний Север, к Ледовитому океану он решил посвятить себя изображению заполярной природы, где не побывал еще ни один художник.
- Летние этюды, - недоуменно говорили товарищи,- да ведь тут, кроме снега, ничего не видно! Льды, торосы, снежная пустыня с чумом да упряжкой собак!
Другой ученик, пришедший имеете с Борисовым, оставался в мастерской недолго. Выбиваясь в профессиональные художники, он так и состарился, не кончив курса. Вид его сразу встревожил Куинджи: бледное, с синеватым оттенком лицо, напряженные от бессонных ночей глаза, потрепанный старый костюм. Архип Иванович внимательно рассмотрел его рисунки: «Кажется, были способности...» Но постепенно он потерял и вкус и цельность восприятия, работал для денег, пополнял чужие, ничего не дающие для мастерства заказы.
В первую же неделю, заметив на нем развалившиеся ботинки, профессор подошел к Борисову и как-то виновато попросил, протягивая ему деньги:
- Вашему товарищу на ботинки, только вы уж как-нибудь поделикатней, чтобы не обидеть человека.
На собраниях, на выставках, на вечерах, как только вокруг Куинджи собиралась группа профессоров, друзей, он начинал говорить о необходимости помогать начинающим художникам.
- Что же такое? Если человек богат, ему все возможно, а если денег нет, он голоден, болен, и учиться нельзя. Так было со мной, но я добился своего, а ведь другие погибают. Это надо исправить, чтобы денег много было, чтобы их дать тем, кто нуждается, кто учиться хочет.
Художники прислушивались с надеждой, остальные не придавали значения его речам.
Старый дом, который отремонтировал Куинджи лет двенадцать назад, дохода не приносил. Там поселились семьи художников, граверов, натурщиков. Сначала Архип Иванович пытался собрать хоть дебольшую плату за квартиры, чтобы из этих денег помогать другим, потом махнул рукой - было тяжело смотреть, как нищенски живут в этом доме, где он собирался завести особые традиции гуманности.
Еще задолго перед тем как Куинджи стал профессором академии, он активно участвовал в различных финансовых операциях, покупал, ремонтировал, продавал дома и наконец стал богат, очень богат. Но жил он попрежнему в своей маленькой квартирке на Васильевском острове, питался просто, готовила Вера Леонтьевна. Они не держали даже прислуги.
- К чему? Мы для себя сами все можем сделать, - спокойно говорил Архип Иванович, когда к нему приставали с упреками, что живет он не лучше студента.
- А вы студентом были? Нет? Так, значит, и не видели, как настоящие студенты живут! Разве я голодаю и бедствую?
По утрам он поднимался по черной лестнице с большой ношей дров или с ведрами воды, и, глядя на него, соседям вряд ли могло прийти в голову, что старый художник богат.
Деньги Архипу Ивановичу нужны были для того, чтобы иметь возможность помогать нуждающимся. Он старался выручить всех безотказно, но скоро пришлось убедиться, что изменить ничего не удается. Просили люди, которым необходимо было помочь: у одного заболела жена, другой умирал от чахотки, не дописав большого полотна, на которое ушли здоровье, сила, ушла вся жизнь.
Куинджи думал: «Если не помочь им, то ведь конец, ведь никто не поможет, так я один буду помогать, иначе что же?»
Деньги уходили, но осчастливленных не прибавлялось. Будто все шире вокруг Куинджи раскрывалась глубина человеческих несчастий, все больше он убеждался в полной невозможности помочь страдающим.
Однажды Куинджи у Менделеева встретил человека каких-то особых, непонятных ему убеждений. Тот человек подошел из толпы гостей, когда Архип Иванович говорил о необходимости помогать художникам, писателям, музыкантам - людям искусства, отдающим свои силы во имя вдохновенного творчества.
Сильными, здоровыми руками человек раздвинул стоящих впереди людей и посмотрел Куинджи в глаза.
И надолго Архип Иванович запомнил этот взгляд - прямой, непокорный, но добрый.
- Вы говорите, - негромко, но твердо начал он, - что надо помогать художникам. Нет, надо помогать всем трудящимся России. Только, как помогать - другой вопрос!
Куинджи возмутился и закричал:
- Что же вы от меня хотите, я и художникам не смог помочь, как надо!
- Помощь бывает разная. Простите, я не хочу обидеть лично вас, но вы меня не поняли, да вам и не понять, а поэтому и не помочь, как следует.
Куинджи долго еще с обидой думал: «Я не понял - пусть, но что я могу, то делаю».
Став профессором преобразованной академии, он купил на средства, скопленные им, небольшой участок земли в Крыму, чтобы построить там дачу: «Ведь хорошо ж будет, когда художники соберутся летом на юге, будут вместе писать и ходить на этюды в горы и к морю».
Его участок пока был оголенным, диким пустырем на побережье. Только в верхней, северной части торчало несколько пирамидальных тополей, изогнутых всеми ветрами.
Весной, когда в Высшем художественном училище кончались занятия, Архип Иванович пришел в мастерскую в особенно приподнятом настроении.
- Друзья мои, - начал он по привычке с самого порога, - я могу предложить вам всем, кто пожелает, настоящее путешествие пешком по берегу Крыма и замечательно дикую жизнь на голой земле. Солнца и моря сколько угодно!
Учащиеся столпились вокруг, заговорили все разом.
- Качать батька профессора! - не удержался Химона.
Десятки сильных рук протянулись к Архипу Ивановичу. В следующий момент он уже взлетел вверх, попытался ухватиться за чьи-то плечи, вслед за тем испытал жуткое чувство падения и снова полет к потолку.
Наконец Куинджи доставили на пол.
- Безобразие, - добродушно ворчал профессор - как эт-то можно - взять и подбросить!
Он отдышался, посмотрел на всех смеющимся взглядом и попросил:
- Рылов, дайте, пожалуйста, папироску.
Сразу несколько портсигаров протянулось к нему.
- Что вы, отмахнулся Куинджи, - мне ведь только одну.
Искусство является уникальным явлением в жизни общества. Приобщаясь к искусству, ребенок учится смотреть на мир совсем другими глазами, учится видеть и беречь его красоту.
Роль народного искусства и традиционных народных промыслов в воспитании детей огромна. Помимо эстетического аспекта, народные промыслы обучают ребенка многим навыкам.
Ознакомление ребенка с живописью будет невозможно без проведения краткого экскурса в основные ее виды и жанры, к которым относятся портрет, пейзаж, натюрморт, интерьер.
Основная цель приобщения детей к искусству – это развитие их эстетического восприятия. У детей возникает интерес и формируется понимание прекрасного, развивается воображение.
Как научить ребенка рисованию? Готовых рецептов в данном случае нет и быть не может. Обучение рисованию – это не менее творческий процесс, чем само изобразительное искусство. Для каждого ребенка, для каждой группы необходимо найти индивидуальный подход. Есть лишь некоторые общие рекомендации, выполнение которых поможет облегчить задачу педагога.
Для занятий с детьми младшего возраста, которые еще только начинают учиться рисовать, лучше всего использовать нетоксичные водорастворимые краски – акварельные и гуашь. Преимущества этих красок очевидны – для работы с ними используется вода, они легко отстирываются от одежды, и, самое главное, не вызывают аллергии и пищевых отравлений.
Психологам и педагогам давно известно, что работа руками и пальцами развивает у детей мелкую моторику, стимулирует активность тех участков головного мозга, которые отвечают за внимание, память, речь. Одним из вариантов такого полезного детского творчества является оригами – создание различных фигурок из бумаги. Для этого нужны лишь бумага и ножницы
Очень важно, чтобы родители осознавали свою роль в формировании эстетических представлений ребенка, стимулировали его познавательную и творческую активность.
Для детского творчества используются два основных материала – глина и пластилин. Каждый из них имеет свои особенности в работе, преимущества и недостатки.
Плетение из бисера – это не только способ занять свободное время ребенка продуктивной деятельностью, но и возможность изготовить своими руками интересные украшения и сувениры.
Скульптура развивает пространственное мышление, учит составлять композиции. Рекомендуется обращать внимание детей на мелкие детали, важные для понимания сюжета.
Макраме уходит своими корнями в древнейшую историю, в тот период, когда широко использовалась узелковая грамота. Сегодня макраме выполняет декоративную функцию.
Плетение из проволоки стимулирует работу пальцев рук и развивает у ребенка мелкую моторику, которая в свою очередь стимулирует множество процессов в коре головного мозга.
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +