Ты прочел о взглядах Тоблера и Крюзи на мою деятельность, теперь я сообщу тебе о взглядах Бусса. Ты знаешь мое мнение о наличии скрытых сил в низших сословиях. Как подтверждает Бусс справедливость этого мнения! Что стало из этого человека за шесть месяцев! Покажи Вилапду его опыт азбуки наблюдения, я знаю, как он интересуется всем, что проливает свет на ход развития человеческого рода; он, безусловно, найдет в этом опыте удивительное доказательство того, как разнообразно можно использовать запущенные и оставленные без внимания силы и укрепить их, оказав им небольшую помощь и поощрение.
Дорогой друг! Мир полон полезных людей, но в нем нет людей, которые устроили бы полезного человека на службу. В наш век каждый охотно ограничивает свою мысль о человеческой пригодности пределами собственной личности или распространяет ее самое большее на людей, которые ему так близки, как его рубашка.
Дорогой друг! Серьезно представь себе этих трех людей и то, что я вместе с ними делаю. Мне хотелось бы, чтобы ты ближе знал их, а также их жизнь. Бусс тебе по моей просьбе сам кое-что расскажет об этом.
Первоначальное воспитание Тоблера было целиком запущено. На двадцать втором году он вдруг, словно чудом, оказался занятым изучением научных систем и особенно педагогического дела. Он полагал, что одолеет эти системы, но теперь видит, что они поглотили его; и, хотя он заранее ощущал недостаточность своих средств обучения, эти системы привели его все же к тому, что он доверчиво пошел книжным путем, не прокладывая себе с помощью самой природы пути наблюдения, необходимость которого он ощущал. Он видел опасность, угрожавшую ему,— опасность затеряться в океане многих тысяч в отдельности разумных вещей, не найдя никогда основ воспитания и школьного образования, результатами которых должны быть не разумные слова и разумные книги, а люди, ставшие разумными благодаря своей развитой способности мыслить и судить. Он сожалеет, что путь, на который он вступил теперь, в тридцать лет, не был найден им в двадцать два года, когда усердные книжные занятия еще даже не начинали подтачивать его природную силу. Он глубоко чувствует, насколько ему повредили эти прошедшие годы; и его сердцу, и его методу в равной мере делают честь его слова, что незнающим и необразованным людям много легче, чем ему, непрерывно придерживаться исходных начал на избранном им пути и шагать по нему вперед, не сбиваясь. Однако он верен своим убеждениям, и его дарование поможет ему проложить путь. Когда он пробьется через трудности установления простых начал, последние вместе с предварительными познаниями, которые он с ними связывает, облегчат ему применение метода к высшим разделам школьного обучения, чего мы до сих пор еще не достигли.
Крюзи ты знаешь и видел, каких успехов он достиг в своей работе. Они необыкновенны. Каждый, кто видит его на работе, бывает поражен. В своем деле он обладает самостоятельностью, которая не бросается в глаза только тому, кто ее сам не имеет, и все же, прежде чем он не познакомился с моим методом, он во всем, кроме своего механического учительского ремесла, намного отставал от Бусса; а теперь он сам говорит, что без знания метода, при всем его стремлении к самостоятельности, он не сумел бы стать на собственные ноги, а всегда оставался бы руководимым и нуждающимся в руководстве чьим-либо подчиненным, что совершенно претит его аппенцелльскому духу. Он отказался от школьной должности с оплатой в 500 флоринов и остался в самом стесненном положении только потому, что почувствовал и осознал, что лишь учительская деятельность сможет удовлетворить его в настоящее время, позже же ничто другое и даже это его уже не сможет никогда удовлетворить. Пусть тебя не удивляет, как он пришел к этому решению,— привело его к этому его простодушие; он весь погрузился в метод, результаты естественны, и совершенно верно то, что говорит Тоблер: «Именно потому и был легок для него этот метод, что у него не было никакого умения; он быстро овладел им потому, что ничего другого не знал, а силы у него были».
Друг! Разве у меня нет повода гордиться первенцами моего метода? Пусть у людей, как ты мне два года тому назад говорил, никогда не будет интереса к простым психологическим идеям, лежащим в основе моего метода,— были бы лишь все плоды его таковы, как эти три первенца.
«Мой отец,— так рассказывает Бусс—служил в богословском заведении в Тюбингене и имел там бесплатную квартиру. В три года он послал меня в латинскую школу, где я до тринадцати лет проходил то, чему обычно там обучали детей. В этот период часто проводил я время вне школы у студентов, которые были рады поиграть со мной, весьма живым мальчиком. На восьмом году моей жизни один из них стал обучать меня игре на фортепьяно, когда же, однако, он через полгода уехал из Тюбингена, мое обучение музыке прекратилось и в этой области я целиком был предоставлен самому себе. Постоянное побуждение и привычка к деятельности к двенадцати годам настолько продвинули меня в музыке, что даже по этой специальности я с большим успехом могу давать уроки какой-нибудь госпоже или мальчику.
На одиннадцатом году я стал учиться рисованию и настойчиво продолжал изучение греческого и древнееврейского языков, логики и риторики. Целью моих родителей было посвятить меня наукам и в заключение отдать в только что учрежденную в Штуттгарте Академию изящных искусств и наук или под руководство профессоров университета в Тюбингене. В Академию до сих пор принимались люди всех сословий, частично за плату, частично бесплатно. Средства моих родителей не позволяли затратить на меня хотя бы небольшую сумму. Из этих соображений было составлено прошение о бесплатном приеме в Академию, но оно было возвращено, отказ подписал сам герцог Карл. Это событие, а также почти одновременное, насколько я помню, опубликование рескрипта о недопущении к занятиям в Академии выходцев из среднего и низшего сословий произвели на меня сильное впечатление; моя юношеская бодрость внезапно исчезла и вместе с ней — вся решимость заниматься изучением наук. Все свои силы я отдал рисованию, но и эти занятия вынужден был через полгода прервать, так как мой учитель должен был покинуть город за неблаговидные поступки. Таким образом, я теперь остался без каких бы то ни было средств и без надежды, что смогу сам себе помочь, и вскоре был вынужден поступить в обучение к переплетчику.
Я впал в состояние апатии; я взялся за это ремесло, как взялся бы за любое другое, чтобы, отвлекаясь постоянным трудом, погасить в себе всякое воспоминание о своих юношеских мечтах. Но я не смог этого сделать. Я работал, но был крайне неудовлетворен, питал бурные чувства против несправедливой власти, которая, вопреки прежнему обычаю, только потому, что я был из низшего сословия, лишила меня средств к образованию, надежд и видов на достижение того, на что я затратил большую часть своей юности. Все же я поддерживал себя надеждой с помощью своего же ремесла найти возможность покинуть неудовлетворяющую меня работу и где-либо наверстать то, что вынужден был потерять.
Я путешествовал, но мир для меня был слишком тесен; я стал меланхоличен, заболел, должен был вернуться домой, пытался снова отказаться от своего ремесла и думал, что с небольшим знанием музыки, которое у меня еще было, найду себе в Швейцарии скромное пропитание.
Я отправился в Базель с надеждой давать там уроки музыки, но мое прежнее положение внушило мне известную робость, которая помешала всем моим первым попыткам найти заработок; у меня не хватало смелости сказать что-нибудь из всего того, что нужно сказать, чтобы от обыкновенных людей получить, что я искал. Один мой друг, случайно заставший меня в этом затруднительном положении, на минуту примирил меня с моим ремеслом переплетчика; я снова отправился в мастерскую, но с первого же дня, как в ней оказался, стал мечтать о возможности со временем и при случае найти для себя нечто другое, хотя и был убежден, что слишком отстал в музыке и рисовании, чтобы с их помощью суметь создать себе прочное, независимое положение. Чтобы выиграть время, нужное для упражнений в музыке и рисовании, я вскоре сменил свое первое место, действительно выиграл благодаря этому два часа в день и приобрел знакомства, облегчавшие мне занятия.
Я познакомился с рядом людей, в том число с Тоблером, вскоре заметившим, что меня гложет печаль, и пожелавшим вырвать меня из моего состояния. Он сразу подумал обо мне, когда Крюзи сказал ему, что для метода обучения, который собирается ввести Песталоцци, требуется человек, знающий рисование и музыку.
Сознание того, что я отстал в своем образовании, а также и в рисовании, надежда встретить возможность продвинуться и в том и в другом содействовали моему решению отправиться в Бургдорф, хотя многие люди предостерегали меня от каких-либо связей с Песталоцци, поскольку он, по их словам, полоумный человек pi сам никогда толком не знает, чего хочет х. Этот слух подкрепляли разными другими, например, что однажды он прибыл в Базель в башмаках, перевязанных соломой, потому что свои пряжки отдал нищему у городских ворот. Я читал его книгу «Лингард и Гертруда»,— следовательно, верил в историю с пряжками, но то, что он дурак, не укладывалось в моей голове. Одним словом, я решил попробовать. Я прибыл в Бургдорф. Его первое появление меня не очень удивило. Он вместе с Цимсеном, также приехавшим его навестить, спустился ко мне из комнаты, расположенной выше, чулки у него были не подвязаны, сам он был в пыли и весь словно растерзанный. Я не в состоянии описать чувство, испытанное мною в это мгновение; оно почти граничило с состраданием, которое все же было соединено с удивлением. Песталоцци и все то, что я увидел — его благожелательство, радость при виде меня, незнакомого человека, непритязательность, простота, очень небрежный костюм, в котором он стоял предо мной,— все мгновенно увлекло меня. Еще никогда мое сердце так не стремилось ни к одному человеку, еще никогда ни один человек не завоевывал настолько моего доверия.
На следующее утро я пришел в его школу и сначала действительно ничего не заметил, кроме кажущегося беспорядка и вызвавшей во мне досаду сутолоки. Но так как теплота, с которой Цимсен накануне говорил о планах Песталоцци, уже заранее возбудила мое внимание, я вскоре пренебрег этим впечатлением, и прошло совсем немного времени до момента, когда я в настоящем свете увидел преимущество этого метода обучения. Все же я сначала полагал, что излишне долгое топтание на одном месте слишком задерживает детей; но, когда увидел совершенство, до какого Песталоцци доводил своих детей в первоначальных упражнениях, предо мной впервые предстало в невыгодном свете допускавшееся в дни моей юности перескакивание от одного к другому; и это навело меня на мысль, что если бы меня так долго и так прочно удерживали на исходных началах, то благодаря этому я был бы в состоянии сам себе помочь в продвижении к более высоким знаниям и, стало быть, избавился бы от всякого житейского зла и меланхолии, в которую я теперь был ввергнут.
Эта мысль целиком согласуется с принципом Песталоцци, «доводить при помощи своего метода людей до способности помочь самим себе», так как им, как он выражается, «никто на свете не поможет и не сумеет помочь». Меня бросило в дрожь, когда я впервые прочитал это место из «Лингарда и Гертруды». Ведь опыт моей жизни показал, что человеку действительно на свете никто не поможет и не сумеет помочь, если он сам не в состоянии себе помочь.
Теперь мне было понятно, что пробелы, которых я для своих целей заполнить не мог, были следствием бессилия и поверхностности, с какими я изучал искусство, которым должен был теперь заниматься, никогда не зная самых основ того, что считал вытекающим из сущности этого искусства. Правда, я стал уделять усиленное внимание тому предмету, в котором Песталоцци искал теперь моей помощи.
Но тем не менее я долго не мог понять своеобразия его взгляда на рисование и вначале совершенно не знал, чего он хотел, говоря мне: «Линии, углы и дуги являются основой рисовального искусства». Чтобы мне было понятнее, он сказал: «Человеческий дух и здесь должен от смутных чувственных восприятий возвыситься до четких понятий». Но я еще совсем не мог себе представить, как это должно происходить при помощи рисования. Он сказал, что это должно достигаться посредством разделения четырехугольника и дуги и выделения их частей в качестве наглядных и сравнимых единиц. Я пытался найти, как можно произвести эти разделения и упрощения, но не был знаком с исходными началами простоты и при своих стараниях сделать это оказался вскоре среди множества отдельных фигур, которые хотя и были сами по себе просты, но меньше всего объясняли правила простоты, которую искал Песталоцци. К несчастью, он не умел ни писать прописью, ни рисовать, хотя непонятным для меня образом детей многому научил. Короче говоря, я месяцами не понимал его и месяцами не знал, что для достижения его цели следует делать с простейшими линиями, которые он мне начертил, пока, наконец, не почувствовал, что мне следовало знать меньше, чем я знал на самом деле, или по меньшей мере я должен был, так сказать, сразу отбросить свои знания, чтобы опуститься до простых положений, которые, как я теперь хорошо видел, были его силой, хотя я ей сразу еще следовать не мог. Мне это было трудно. Наконец, все больше созревавшая во мне уверенность, что, терпеливо и постоянно занимаясь его исходными началами, ученики Песталоцци добились многого, заставила меня по-другому взглянуть на дело и целиком опуститься до этих начал, которые, как я видел, помогали детям достичь силы, проявлявшейся в них; как только я этого захотел, мой опыт азбуки наблюдения был завершен в несколько дней.
Она была готова, а я еще не знал, что это такое, но первое признание ее существования оказало на меня величайшее впечатление. До того я не знал, что искусство [рисования] состоит только из линий.
Теперь все, что я видел, вдруг оказалось очерченным линиями, составлявшими контур предметов, видимых мной. В своем представлении я никогда не отделял контуров от самого предмета, теперь в моем воображении они вообще оторвались от него и превратились в измеряемые формы, которые, правда, с величайшей точностью определяли мне любое отклонение, но точно так же, как вначале я видел одни только предметы, теперь я видел одни только линии и полагал, что детей, безусловно, надо до совершенства упражнять в рисовании этих линий в полном объеме, прежде чем можно будет предложить им настоящие предметы для копирования или хотя бы для ознакомления.
Песталоцци же мыслил себе правила рисования в связи со своей целью в полном ее объеме и в связи с природой, которая ни одной части искусства не позволяет оставаться в человеческой душе надолго оторванной от точнейшего наблюдения самой природы. Он имел намерение представлять детям начиная с колыбели двойной ряд фигур, частично в книге для раннего возраста, частично в виде примеров для своих измеряемых форм. Посредством первой он хотел помочь природе и, давая детям последовательный ряд картин природы, по возможности раньше вооружить их языковыми и реальными знаниями; благодаря вторым он стремился объединить правила искусства с наблюдением предметов искусства и взаимно подкрепить осознание детьми чистой формы и предметов, обладающих данной формой, сопоставляя их в сознании детей. Наконец, он желал обеспечить постепенное психологически последовательное развитие художественных способностей детей таким образом, чтобы, рисуя линии, которые они в состоянии нарисовать в совершенстве, дети одновременно находили соответствующие предметы, вполне правильное изображение которых должно быть не чем иным, как повторением измеряемых форм, не вызывающих затруднений.
Я боялся ослабить у детей силу наблюдения, предлагая их вниманию фигуры, но Песталоцци не желал неестественного развития сил и однажды сказал: «Природа не дает ребенку линий, она дает ему только предметы, а линии должны быть даны исключительно для того, чтобы верно смотреть на предметы; у ребенка не должны отбираться предметы в угоду тому, чтобы он видел одни лишь линии». А в другой раз он так разгорячился, указывая на опасность пренебречь природой ради линий, что прямо заявил: «Сохрани меня бог ради этих линий и всего искусства подавлять человеческий ум и отвращать его от наблюдения природы, как языческие жрецы подавляют его суеверными учениями и отвращают от наблюдения природы!»
Я заметил это, наконец, и в плане обеих книг нашел полное соответствие с ходом природы, а искусства — столько, сколько необходимо, чтобы побудить природу воздействовать на человеческий ум в той степени, в какой это требуется для развития его задатков.
Я раньше испытывал еще одно затруднение. Песталоцци сказал мне, что надо научить детей читать эти чертежи, как слова, и отдельные части дуг и углов называть буквами, чтобы их сочетание можно было так четко выразить и передать на бумаге, как какое-нибудь слово передается посредством сочетания букв. Эти линии и дуги должны были стать азбукой наблюдения и тем самым основой терминологии, посредством которой можно было бы не только яснейшим образом представить все разнообразие форм, но и исключительно точно определить их словами. Он не успокоился до тех пор, пока я его не понял. Я видел, что утруждаю его, сожалел об этом, но это было напрасно; без его терпения из нашей азбуки наблюдения ничего не вышло бы.
Наконец это удалось; я начал с буквы а — это было то, что он желал, и теперь одно стало вытекать из другого, так что я, так сказать, не знал с этим больше забот. Что касается рисунков, то они уже были готовы, но трудность заключалась в том, что я не мог даже выразить того, что в действительности сам знал, даже не понимал выражений других людей по этому поводу. Но одним из самых существенных результатов этого метода является то, что посредством него можно помочь этой беде. В этом методе искусство владеть языком всегда прочно связывается со знаниями, которые дают природа и искусство обучения, и дети по мере расширения круга их знаний приучаются точно выражать их словами.
Среди нас, учителей, было распространено мнение, что мы не в состоянии ясно и точно выражаться даже о предметах, которые мы, безусловно, хорошо знаем. И самому Песталоцци при изложении своих взглядов на цели воспитания было очень трудно всегда находить слова, определенно выражавшие то, что он хотел выразить. Неумение давать точные определения и было, собственно, причиной того, что я так долго бродил впотьмах в области своей специальности, не понимал и не мог понять принципов Песталоцци, относящихся к ней. Но, преодолев все эти трудности, я вскоре увидел себя во всех отношениях близким к цели и с каждым днем все больше узнавал преимущества метода. Я особенно ясно видел, что азбука наблюдения благодаря точному языку, которым она вооружает детей для определения предметов их наблюдения, порождает в них более тонкое ощущение правильности пропорций. Вообще люди, получившие умелую и заботливую подготовку в области языка, сами смогут, в результате только одного знания правильного названия предметов, легче различать их и вернее придут к отчетливому осознанию их отличительных признаков, чем это когда-либо станет возможным для обучавшихся иным образом. Опыт подтвердил правильность моих взглядов. Дети определяли эти отличительные признаки, где бы они с ними ни встречались, правильнее, чем мужчины, с юности занимавшиеся черчением и измерениями, и развитие способностей в этом направлении было у многих так сильно, что его нельзя было сравнивать с обычными успехами, которые дети делали в этих предметах.
Я рассматривал весь метод только сквозь призму своего предмета и интересовался лишь тем ограниченным действием, которое он оказывает на предмет. Но при всей этой ограниченности я благодаря своим усилиям и тщательности, с какой в этом направлении работал, все же шаг за шагом добивался того, что стал не только предполагать аналогию в воздействии этого метода на другие предметы, но постепенно стал даже видеть и понимать это воздействие. Таким образом, на основании одного только моего предмета, рисования, я пришел к убеждению, что благодаря психологически правильно построенному обучению языку, путем постепенного продвижения от звука к слову, а от слова к языку, можно таким же точно образом повлиять на образование ясных понятий, как и посредством перехода от линий к углам, от углов к формам, а от форм к определенным предметам. Я понял теперь, что тот же ход обучения применим и в арифметике. До сих пор я каждое число, не отдавая себе полного отчета в собственной его ценности или содержании, полностью рассматривал как отдельно существующую единицу, как я когда-то рассматривал предметы искусства, не осознавая их определенного объема и размера, то есть их содержания. Теперь каждое число воспринимал я как целое с определенным содержанием, благодаря чему и в этом разделе мог оценить успех, которого добивались дети при таком методе. Одновременно я видел, как существенно для каждой отрасли искусства обучения, чтобы ее преподавание одновременно исходило из числа, формы и слова. Если раньше неуспех по своему предмету я объяснял недостаточным знанием языка, то теперь понял, к каким пробелам приводит незнание арифметики. Я видел, например, что ребенок не может представить себе составные части любой фигуры, не умея сосчитать их, точно так же как он не поймет, как отдельная фигура может быть разделена на четыре части, если он твердо не осознал, что число четыре, например, составлено из четырех единиц.
Таким образом, из той ясности, к которой как бы благодаря мне самому меня с каждым днем все больше приводил мой учебный предмет, развивалось мое убеждение, что метод благодаря своему влиянию на человеческий ум создает и развивает у детей способность во всем помогать себе самостоятельно и что этот метод сам по себе по существу является маховым колесом, которое надо только пустить, чтобы обеспечить его дальнейшее самостоятельное движение.
Не я один был такого мнения. Сто человек приходили, смотрели и говорили: «Это не может дать промаха». Крестьяне и крестьянки говорили: «Ведь это я могу проделать дома с моим ребенком». И они были правы. Весь метод становится для любого человека легкой игрой, как только он овладеет нитью его исходных начал, не позволяющих блуждать окольными путями, которые затрудняют роду человеческому пользование искусством обучения, уводя человека с твердой почвы, на которой только и может покоиться основание метода, то есть уводя его от природы. А она вовсе не требует от нас ничего трудного, если мы добиваемся этого искусства правильным путем и только руководствуясь природой. Мне остается единственно добавить, что знание этого метода почти целиком восстановило во мне бодрость и силу моей юности и вновь оживило для меня и всего человечества надежды, которые я с давних пор по настоящее время считал мечтаниями и которые я, несмотря на сильное сердечное влечение к ним, гнал от себя».
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +