С именем Шолохова связывается в нашем сознании представление о художнике такой жизненной верности, что трудно отделить изображаемое им от самой реальности. Безусловно, что в книге крупного писателя выражается своеобразие его как личности. Но эта человеческая оригинальность автора может быть как бы спрятанной; своеобразие ее не заслоняет объективности жизненных картин.
Усилия Шолохова-художника сводятся к тому, чтобы стереть ту условность, которая почти неизбежно сопутствует «переводу» жизненных впечатлений на язык художественных образов. Писатель как бы постоянно контролирует себя жесткой правдой самой жизни, перед которой всякие литературные придумывания вопиют нестерпимой фальшью. Он мудро сознает ни с чем не сравнимую ценность жизни, самодовлеющее величие ее, и творит свои книги, всегда чувствуя жизненное давление. Трудно представить, чтобы писатель, всматривающийся, кажется, в самые тайны жизни, мог обольщаться литературной игрой.
Ослепительно черным диском видится солнце Григорию Мелехову, похоронившему любимую Аксинью. Чтобы так увидеть слепящий солнечный блеск, художнику надо быть самому потрясенным нечеловеческим горем, когда меркнет свет дня и душа, кажется, застыла в оцепенении... Это не литературный прием, предназначенный что-то эффектно подчеркнуть, это сама безудержная боль, входящая в сердце читателя. И нам, может быть, станет понятнее волшебное свойство шолоховского таланта, если мы вспомним слова самого художника: «писатель должен приблизить творчество к своему сердцу».
Но нужно обладать большим сердцем, чтобы принять груз эпохи, чтобы неустрашимо смотреть в глаза правде. Наше время суровое, не терпящее иллюзий, и требуется большое мужество от художника, понимающего назначение литературы.
Никогда еще человек не оказывался втянутым в такой стремительный водоворот истории, как в XX веке. Сцепление событий, захватывающих целые континенты, пришедшие в движение огромные людские массы, задевающая каждого человека «взрывная волна» социально-общественных столкновений — одним словом, небывалые сдвиги исторической почвы разламывают привычный жизненный уклад, отзываются тревогой в человеческом существовании... История выступает как та реальность, которая проникает во все сферы людского бытия, которая своими проблемами, потрясениями не «отпускает» человека, не дает ему уйти в созерцание независимого от времени. Разум и сердце подвергнуты беспрерывному действию заряженного противоречиями потока истории. Человеческое сердце во всех своих порывах и сомнениях не знает уединения... Если говорить о шолоховских героях, то их причастность к миру раскрывается прежде всего через сердце. История Григория Мелехова — это история утрат сердца, ослабление цепи душевных связей...
Личность не задавлена у Шолохова масштабностью эпохи, этот бьющийся нерв человеческой жизни соединяется с какими-то глубинными импульсами общественного бытия.
Может быть, наиболее сильным свойством характера Григория Мелехова является его доверительность к жизни. Эта натура в высокой степени одарена чувством единения с окружающим миром. В самой его попирающей условность любви к Аксинье проявляется интуитивная убежденность в нравственной ценности обогащающего людей чувства. Вообще, в чувствах — это весьма развитая личность, отличающаяся чуткостью к тем коренным движениям человеческой души, которые «правят» взаимоотношениями людей. Пока еще события не протрубили сигнала к сборам, он как бы спешит жить, этот сын степи, жадно впитывающий в себя дурманящий аромат ее трав, опьяняющийся сладостной усталостью от косьбы, неизменный в своей привязанности к любимой женщине.
В этой напряженности счастья таится срыв. Мир Григория Мелехова еще не встречается с тем огромным и непонятным миром, но уже зарождается предчувствие чего-то чуждого в нем. Он говорит Аксинье, предлагающей ему уехать «на шахты»: «Не годится дело... От земли я никуда не тронусь. Тут степь, дыхнуть есть чем, а там?»
Но напрасно Григорий Мелехов хотел бы замкнуться в желаемых пределах, его душа трепещет в предчувствии надвигающейся бури. «Перед сном тщетно старался припомнить что-то гнетущее в мыслях, не словленное. Шли в полусне думы гладко и ровно, как баркас по течению, и вдруг натыкались на что-то, будто на мель; муторно становилось, не по себе; ворочался, бился в догадках: «Что же? Что такое поперек дороги?»
А утром проснулся и вспомнил: - «Служба! Куда же мы пойдем с Аксюткой? Весной — в лагерь, а осенью — на службу... Вот она, зацепа».
Мы видим, как постепенно события затягивают человека в свое цепкое русло, не щадя на резких поворотах. Григорий Мелехов мог бы повторить слова поэта:
С того и мучаюсь, что не пойму, Куда несет нас рок событий.
Такое щедрое на отзывчивость, рвущееся к жизни, к любви, сердце этого человека в хаосе и мраке войны проходит страшные испытания. «Там, в середине грудной клетки Григория словно одубело то, что до атаки суетливо гоняло кровь, он не чувствовал ничего, кроме звона в ушах и боли в пальцах левой руки».
В азарте творящегося кругом убийства Григория не раз настигает помрачение души: в бою он рубит людей, но какими муками совести он казнит себя, когда проходит безумие! В состоянии прострации глядит он на убитого им австрийца; после жестокой схватки с красноармейскими частями Григорий, сотрясаясь от рыданий, кричит: «Кого же рубил!.. Братцы, нет мне прощения! Зарубите, ради бога... в бога мать... Смерти... предайте!»
В этих глубинах самосознания Григорий Мелехов внутренне соприкасается с целым человечеством, обостренно постигая дикую нелепость убийства людьми друг друга, изнемогая в тоске по правде. Философия его сердца сливается с высшей общечеловеческой мудростью, и этим своим прозрением, глубиною совести, трагической силой самовыражения Мелехов занимает особое место среди других героев романа.
Сердце ставит его в противоречие с самим собою. Но это та борьба, которая движется страстью, а не рассудочными умозаключениями. Ему нужен свой довод от сердца: не находя отгадки, он чувствует, что она должна быть. Мелехов вступает в новые разрушительные настроения, каждый раз выходя из них с внутренними потерями. «Я сам себе страшный стал... В душу ко мне глянь, а там чернота, как в пустом колодезе».
Кажется, остается единственное, что еще может не дать нравственно погибнуть, — любовь. В ней Григорий ищет прибежище, свою гавань в бушующем море. В отношении к Аксинье уже нет той, прежней грубоватости, Григорий любит нежно, со всей силой, живущей в его больной душе человечности.
К концу романа — по мере нарастания кризиса, при все более очевидной безысходности мелеховского пути — углубляется, входя в светлый экстаз, его любовь к Аксинье. Есть в этой любви что-то тревожное. Она постоянно под угрозой: внутренней — опустошенности души и внешней — в окружении тифа, под обстрелом. Тоненькая ниточка, связывающая две одинокие человеческие души, может вот-вот оборваться в вихре событий. И обрывается...
«Как выжженная палами степь, черна стала жизнь Григория. Он лишился всего, что было дорого его сердцу. Все отняла у него, все порушила безжалостная смерть. Остались только дети. Но сам он все еще судорожно цеплялся за землю, как будто и на самом деле изломанная жизнь его представляла какую-то ценность для него и для других...»
Был ли это конец, говоря словами Руссо, «надежды на земное счастье, с таким трудом угасающей в человеческом сердце?».
Человеку нужно, чтобы он в «грудной клетке» ощущал не что-то «одубелое», а полноту жизни, чтобы он вглядывался в свою душу не как в колодезную «черноту», а как в звездное небо. Какое же это чудо, человеческое сердце, если, даже проходя такие испытания, оно не становится равнодушным к миру и к самому себе, а разве лишь горько сожалеет о несостоявшемся жизненном празднике!
Писатель знает это человеческое сердце, ему ведомы его тайны и порывы. Как ни старается жизнь внести в него раздробленность, оно всегда едино в своих глубинах. Ум сводит в систему явления мира, сердце не знает уверенности системы. В прощании Нагульнова с Лушкой растерянностью говорит еще не подавленная потребность сердца.
«Я убил Тимофея,— сказал Макар, прямо глядя ей в черные, измученные глаза, невольно переводя взгляд на страдальческие морщинки, успевшие удивительно скоро, за двое суток, надежно поселиться в уголках капризного, чувственного рта. — Зараз же иди домой, собери в узелок свои огарки и ступай из хутора навсегда, иначе тебе плохо будет... Тебя судить будут.
Лушка стояла молча. Макар неловко засуетился, разыскивая что-то в карманах. Потом протянул на ладони скомканный, давно не стиранный и серый от грязи кружевной платочек.
— Это — твой. Остался, когда ты ушла от меня... Возьми, теперь он мне не нужен...
Холодными пальцами Лушка сунула платочек в рукав измятого платья. Макар перевел дыхание, сказал:
— Ежели хочешь проститься с ним — он лежит у вашего двора, за перелазом.
Молча они расстались, чтобы никогда уже больше не встретиться. Макар, сходя со ступенек крыльца, небрежно кивнул ей на прощанье, а Лушка, провожая его глазами, остановила на нем долгий взгляд, низко склонила в поклоне свою гордую голову».
Нагульнов вырывается в этот момент из полосы аскетизма, уступая чему-то неодолимо сильному, и в этом кратком, но таком ослепительном преображении разрушается его метафизическая «законченность». Это деятельная эпоха его сердца, через трагическое самоощущение Нагульнов почувствовал новую, неведомую ранее принадлежность к людям.
Личная драма Нагульнова — это драма подавления сердца. Эту же дисгармоничность испытывает и Давыдов. Отчужденность от Давыдова, существующего в мире счастья любви, щемяще слышится в его предсмертных рассудочных приготовлениях к семейной жизни с девушкой, бесконечно любящей его.
Это — горестные уроны сердца, сдерживающего напор жестоких событий времени. То, что Андрей Соколов не опустошен пережитым, что он с такой внутренней щедростью согревает душу одинокого в мире ребенка, говорит об удивительных возможностях многострадального и прекрасного «земного сердца».
В книгах Шолохова бьется человеческая жизнь, оказавшаяся в водовороте исторических потрясений. Нас захватывает драматизм судеб людей, гонимых вихрем событий. Для этих людей нет убежища в заветном земном уголке, они выведены на ледяной простор истории. Не отдаленные сполохи доносятся до нас: мы находимся в самой гуще грозовых разрядов времени. Гул истории подспудно идет под «корою» изображаемых явлений.
Ощущение драматизма эпохи у Шолохова чрезвычайно обострено. Историчность характеров его героев прежде всего в том, что в них как бы звучит эхо бури, проносящейся над миром, отзывающейся в душе той постоянной тревогой, о которой сказал поэт: «И вечный бой! Покой нам только снится...»
Человеческая боль, невосполнимость душевных утрат, ломающиеся жизни, гибель людей... Видение художника трагично, его мысль беспощадно трезва. Драматический пафос порою столь напряжен, что писатель, кажется, мог бы повторить древнее выражение: «Если я могу горевать о большом, зачем мне радоваться малому!» Но насколько далек писатель от созерцательности! Он скорбит, видя, как мучаются люди, но это не умиротворенно-величавая скорбь, а живая боль большего сердца, выстраданная человеком, защищающим право людей на счастье. Шолохов — один из наиболее страстных художников-гуманистов, и органичная отзывчивость на горе и радость людей, внутренняя близость к ним, убежденность в непреходящей ценности человеческой жизни придают книгам писателя ту редкую человечность, которая поистине согревает миллионы сердец.
Может быть, как никто из современных писателей, Шолохов умеет показать связь простого человека с землей, породившей его, жажду земных радостей, жизни, не подвергаемой опасности. Отчуждение человека от этих его естественных порывов отзывается драматическими нотами. Разве в судьбах Григория Мелехова и Андрея Соколова, разумеется людей разных жизненных путей, нас не поражает обостренное ощущение разрушенного пристанища? Это бездомное, с неостанавливающейся болью в душе, скитание по земле человека, рожденного для семьи, согревавшегося в кошмаре концлагеря мыслью о возвращении в родной дом... Но величие рассказа «Судьба человека» не в том, что писатель не скрыл боль, оставленную в сердце народа войной. Не случайно встреча рассказчика с Андреем Соколовым происходит на берегу Дона: течет река жизни, и вечен ее могучий поток!
Писатель мужественной правды, Шолохов и в изображении детской судьбы остается художником, не терпящим фальши. Осиротевший оборвыш, затерявшаяся песчинка в вихре времени... и эта пронзительная радость возвращенного детства, подаренного ребенку простым и большим русским человеком — Андреем Соколовым... Прощаясь с бойким мальчуганом, заплетающимися куцыми ножками меряющим с отцом длинные версты, невольно думаешь вместе с автором, что «около отцовского плеча вырастает тот, который, повзрослев, сможет все вытерпеть, все преодолеть на своем пути, если к этому позовет его родина». И этот вывод появляется не по насильственному внушению автора: залог такой будущности — близость мальчика к Андрею Соколову. От этого солдата и мирного сеятеля словно передаются токи жизни юному сердцу. Опыт поколения как бы приподнимает на своих сильных руках маленького человека навстречу ветру времени. Можно предвидеть, как сфера мышления мальчика будет постоянно расширяться нравственным опытом Андрея Соколова. Итогом всей этой, в сущности-то невеселой, истории остается уверенность в благородном человеческом призвании юного героя. В будущем этот не обманет, не продаст, не солжет, не станет искать прибежища в лицемерии и софизмах. Восприемник прямодушной отцовской честности, он будет открыто и неустрашимо смотреть в мир.
Скорбь о «большом» — о трагически складывающихся судьбах людей — не вытесняет из души художника огромной радости бытия. Этим чрезвычайно сильным чувством пронизаны шолоховские книги, и благодаря этому восторгу перед жизнью они высятся, подобно горе, на вершине которой так вольно дышится.
Первозданной силы ощущение шолоховскими людьми проявлений жизни. Незаурядны их чувство природы (движущейся у Шолохова вечно обновляющимся, бессмертным потоком), душевная щедрость, самый их темперамент. Но, пожалуй, ничто так не привлекательно в них, как юмор. Знаменитый дед Щукарь своими историями дает людям большой заряд бодрости. Но примечательно, что и в романе «Они сражались за родину», где, в сущности, развертывается трагедия войны, юмор вспыхивает, как солнечные блики. Неистребимое тяготение к шутке обогащает психологически героев.
У Шолохова люди большого сердца, сильных страстей, глубокой внутренней искренности, воинственной непримиримости к серединности. Характеры их резки, они как бы все из острых углов. Эти люди не искушены во всякого рода философствованиях. Сердцем принимают они удары эпохи... Мы видим не рационалистическую, а нравственную реакцию людей на события.
С выходом второй книги «Поднятой целины» вновь пришли к нам Давыдов и Нагульнов. Такими, как они, продолжается род людской, потому что чисты их помыслы, удивительно самоотверженна их вера. Без громких слов работают они для счастья других. У Шолохова они выражают то нравственное обновление, к которому всегда были так чутки все большие художники, ища его в людях своего времени. Писатель обогатил человековедение образами, рожденными жизнью.
В Давыдове больше разумной сосредоточенности, в Нагульнове преобладание интуиции. Оба они — очень индивидуальные личности. Давыдов знает, что с человеком надо «ох как аккуратно обходиться», как говорит в романе один из персонажей. Тяжелые разговоры с колхозниками не проходят бесследно для Давыдова, потому что требовательная совесть коммуниста не позволяет ему уходить от беспощадного самоанализа. Нравственная высота дает ему то душевное равновесие, которое так притягивает к нему других.
От Давыдова зависит и счастье людей, и их несчастье. Он облечен властью, которая, как говорили древние, обнаруживает человека. Но власть не гнетет его, он использует ее не для себя, а для всеобщего блага. Замечательна радость этой власти; не стесняющей людей в их естественном счастье. Невозможно увидеть Давыдова упивающимся собственным волнением, на какой бы пост он ни был поставлен.
Его друг Макар Нагульнов — воитель за мировую революцию, сокрушительно верящий в нее. Удивительно симпатичен этот странный человек: в нем и наивность ребенка, и железное мужество борца. В него вошли идеи, так сказать, в «чистом» виде, без жизненной наполненности.
Этот благородный рыцарь живет будущим, принося в жертву ему свою жизнь, добровольно отказываясь от земных, человеческих радостей. Уйдя в мировые проблемы, он запутался в текущем. У него упрощенное представление о реальности, о людях, которые разделяются им на «контру» и «наших». Мы горячо сочувствуем революционной пламенности Нагульнова, но какой-то бесприютностью веет от его занесенного над толпой грозного взгляда. Собственно, он усвоил неполную истину, которая, выдавая себя за полную, становится заблуждением. В этом трагизм Нагульнова, отрекшегося от всей сложности действительности, жестоко бьющей его.
В Нагульнове и Давыдове потребности нового времени выражены с наибольшей последовательностью, историзм их судеб весьма примечателен.
В психологическом облике шолоховских героев (мы говорим о тех, кому отданы симпатии художника) есть то внутренне-значительное, которое дается людям, знающим,- что такое истинное и ложное. Постоянно чувствуется, что им известно что-то главное в жизни. Послушайте, о чем они говорят: это не только целый свод практической мудрости, но и богатое собрание человеческих оценок, откровение. Человек взвешивается ими на моральных весах и оценивается мерою подлинно человеческой сущности. Они прекрасно видят отталкивающую мишуру, которой мелкие души стараются задрапировать свою внутреннюю пустоту. Кузнец Шалый превосходно накалывает на булавку одну такую ничтожную душонку, оскорбленную «необразованным» обращением с ним хозяев дома — рядовых колхозников, которые приняли его, «как дитя родного», но не угодили тем, что подавали картошку не на тарелке, а на сковороде. Я, говорит эта душонка, «человек культурный и к тому же ответственный районный работник — и не люблю низменного обхождения». «Гнида ты вонючая, а не культурный человек!» — справедливо возмущается кузнец.
Писатель горячо солидаризируется с резким неприятием его героями фальши, человеческой искусственности, комедии позерства. Эти неприятные гримасы быстро исчезают перед тем большим, непоказным, чем живут у Шолохова люди. Мы видим утверждение естественности человеческого самовыражения, того, чем создаются простота и доверительность между людьми, которые так необходимы для неложной жизни.
Привлекательна та уважительность и благожелательность, которые выказывают друг другу герои «Поднятой целины». Дед Щукарь называет станичников ласковыми именами: «Макарушка», «Антипушка», «Кондратушка». Антип Грач, глядя вслед удаляющемуся Щукарю, думает: «А ведь, не дай бог, подомрет старик, скучно без него в хуторе станет!» Давыдова встречают в бригаде словами, которые острой радостью касаются его сердца: «Мы тебе рады, любушка ты наш Давыдов!»
За исключением болтливого и услужливого Щукаря, не часто идут на откровенные слова эти обычно сдержанные люди, но когда выговаривается это слово, то долго хранит оно тепло мужественных сердец. Чистота взаимоотношений героев создает в романе ту атмосферу нравственной праздничности, которая поистине лечит душу.
У Шолохова неподдельная любовь к человеку, и не вообще к человеку, а к конкретным людям — Нагульновым, Давыдовым, дедам Щукарям, Майданниковым. Поэтому-то перед нами проходят жизни не гуртовые, а отмеченные метою неповторимости, взволнованные и яркие. Между прочим, нам помогут понять «подход» писателя к людям слова чудаковатого возницы Аржанова: «Вот растет вишневое деревцо, на нем много разных веток. Я пришел и срезал одну ветку, чтобы сделать кнутовище... росла она, милая, тоже с чудинкой — в сучках, в листьях, в своей красе, а обстругал я ее, эту ветку, и вот она... Так и человек: он без чудинки голый и жалкий, вроде этого кнутовища».
Писатель умеет увидеть в каждом человеке чудинку, свою «красу», с которой герой обретает не книжную, а живую жизнь.
Мне пришлось наблюдать, как разговаривал писатель с колхозником. Это был разговор действительно равного с равным, решительно ничего поддельного под «народ», но, пожалуй, больше всего поражала та пристальность вглядывания в собеседника, которую можно назвать любопытством, что так желал видеть в художнике Пушкин.
Внутренние потребности народа выражает Шолохов, и в этом сила его творений: Чтобы разглядеть истинное под поверхностью текущего, писатель должен обладать даром провидения. И добавим: такой способностью проникнуться народным духом, когда думы и чаяния народа становятся личным в жизни художника. Трудно назвать другого писателя в истории литературы, который бы так естественно, совершенно не «настраивая» себя, а как бы входя в родную стихию, умел сживаться с простыми людьми, говорить с ними задушевно и значительно. Зато же и наполняется художественное слово жизненным грузом! Даже и в том случае, когда мы видим людей в обыденной обстановке, когда они «просто» трудятся, возвращаются с полей домой, любят, шутят, тоскуют, и тогда под кажущимися обыденными волнами жизни идет властный подспудный поток, то спокойный, то убыстряющийся на поворотах.
Медлительное движение реки народной жизни, ширящейся беспредельно, захватывает вас, когда вы читаете шолоховские книги. Эпизод за эпизодом... и бытие людей с их тревогами и думами раскрывается перед нами в своей глубинной сути. Вот Давыдов едет с возницей Аржановым в бригаду. По пути, слово за словом, затевается разговор, и молчаливый, по общему мнению в хуторе, слегка придурковатый Аржанов изумляет Давыдова своими весьма поучительными рассуждениями. Вы чувствуете, как «сгущен» их разговор, как за показным балагурством аржановских слов скрывается мнение человека из народа, все замечающего, основательно оценивающего людей. Неспешно едет бричка, и в неторопливой беседе, разымчивой речи Аржанова, толкующего многозначительно о текущем, вспоминающего свое страшное детство, как бы развертывается самый опыт народный.
Заметили ли вы, читатель, что шолоховский Нагульнов нигде не показан как землепашец, а все же у вас удивительное ощущение, что этот человек настолько от «земли», словно бы вы видели его выросшим за плугом? И тут, видимо, следовало бы задуматься о той внутренней причастности художника к своему герою, которая рождает образы настолько жизненные, что мы знаем о персонаже больше, чем о нем говорится.
Истина в том, чтобы, как говорит писатель, «жить жизнью народа, страдать страданиями людей, радоваться их радостям, целиком войти в их заботы и нужды, — вот тогда у писателя и будет настоящая, волнующая сердца читателей книга». Сам Шолохов всегда и во всем очень близок людям. В их глазах он перестает быть только писателем, а становится человеком доверительным. Шолохов рассказывает о старухе, которая пришла как-то к нему «с нуждой» в... четыре часа утра, когда писатель работал. О многом говорит этот необычайный визит. Как было бы хорошо, если бы наши писатели рождали в простых людях «нужду» посоветоваться с ними, если бы они беседовали не только стоя, подтянуто величаво, со шляпой в руках и перекинутым через руку плащом, поглядывая на часы — как бы не опоздать на отходящий обратно в Москву поезд...
Может ли подлинный художник понукать себя «изучать жизнь»? Да ведь только в жизненном водовороте он и мыслим как художник. Если же литератор подступает к жизни с блокнотом в руках и выключенным сердцем, спеша собрать «материал» для своего запланированного творения, то получится что угодно, только не художественное произведение. Мы толкуем о многих мудрых вещах, гадаем, почему удалась, почему не удалась та или иная книга, и забываем о самой «малости» — выношена ли книга в сердце писателя, или же она сорвалась, как словесный залп, с торопливых губ любителя побыстрее высказаться, не раздумывая? Перефразируя выражение М. Шолохова, скажем, что надо приблизить жизнь к своему сердцу: только прочувствованное, пережитое вместе с людьми и воплощается в образы, волнующие человеческие сердца.
Но не этой ли выстраданностью писателем своего творения определяется художественная убедительность не только образов, но и каждой картины, каждого слова? Сомнительно, чтобы заветное, ставшее частью души художника, выражалось небрежно, «приблизительно». Есть своя логика в том, что неизменно тусклое воплощение обретают верхоглядство и равнодушие.
Да, только писателю, для которого литература стала подвижническим делом жизни, безупречно честному в своем служении людям, и доступно выражение заветных людских дум. Конечно, могучий талант М. Шолохова-художника сам по себе объясняет во многом захватывающую силу его образов. И все-таки вне жизненного идеала художника, его кровного родства с трудовыми людьми мы не можем по-настоящему понять и его талант.
Наша литература нуждается во «внутреннем жаре», и работа М. Шолохова чрезвычайно ярко доказывает, что этот жар рождается в горниле жизни. Как подлинно большое искусство, книги Шолохова воспринимаются каждым новым поколением в обогащенном наполнении. Под ударами времени расходятся новые концентрические волны «Тихого Дона»... Озабоченность писателя судьбою человека на земле становится острее в наш космический век, когда человек вознесся на высоту небывалого величия и когда особую тревогу вызывает его будущее. Книги Шолохова звучат трубным призывом в защиту мирной, созидательной жизни, в защиту прав человека на счастье, для которого он должен жить на земле!
Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»
.
Магия приворота
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +