Программные понятия и категории философско-идеалистического романтизма
Кулешов В. И. "История русской критики XVIII—XIX веков"
Учебное пособие для студентов филологических специальных университетов и педагогических институтов.
Москва, «Просвещение», 1972 г.
Публикуется с небольшими сокращениями. OCR Detskiysad.Ru
Приблизительно в течение десятилетия до выхода на арену Белинского в русской критике подвизалась небольшая группа литераторов (Веневитинов, И. Киреевский, Шевырев, В. Одоевский), которая стремилась придать своим суждениям философский характер и подчеркнуто выражала свои симпатии к немецкой идеалистической философии, к романтикам — Тику, Вакен-родеру, Шеллингу.
К числу критиков-философов, если взять их предшественников и сотрудников, принадлежали разные лица — как по силе дарования (Галич и В. Одоевский, И. Киреевский и Мельгунов), так и по политической ориентации (Веневитинов и Шевырев). Их условно обычно объединяют в одну группу философских романтиков. Впрочем, в середине 20-х годов некоторые из них еще стояли близко к радикальной интеллигенции и бывали с ней на общих сходках, сотрудничали в одних и тех же органах. Например, В. Одоевский совместно с Кюхельбекером издавал «Мнемозину», И. Киреевский и «любомудры» встречались (в Москве) с Рылеевым в начале 1825 года, а Веневитинов был даже близок по настроениям к декабристам. Консервативные убеждения у некоторых из них сложились позднее. Но несомненно, что все это философское движение, получившее важное значение для критики после 1825 года, было реакцией на революционные теории, на прежний гражданский романтизм.
Критики-философы толковали о необходимости следовать в искусстве некоей верховной идее. Одни искали ее в проявлениях художнического субъективизма в духе «чистого искусства» («Московский вестник», 1827—1830, Шевырев, Титов), другие — в отвлеченной идеалистической идее, творце всего сущего (русские шеллингианцы, В. Одоевский, И. Киреевский). Продуктивность следования этим призывам измерялась единственно тем, насколько удавалось практически подчинить свои эстетические воззрения единой централизующей идее.
В конечном счете если не у критиков философско-романтического течения, то у их последователей со временем в центр методологии встала гегелевская диалектика. Она наложила печать на русскую эстетику и критику. Белинский без нее просто был бы невозможен. Он тоже прошел путь исканий, главное содержание которых — диалектика, правильное решение вопроса о свободе и необходимости, выработка объективных эстетических и исторических критериев.
Информация, накопление материала, понятий и терминов, ознакомление с первыми элементами философской диалектики — все это подвигало вперед русскую критику. В этом ценность группы критиков-философов.
Влияние немецких эстетик непосредственно зафиксировано в двух трудах А. Галича: «История философских систем» (1818) и «Опыт науки изящного» (1825).
В первой работе излагается древняя и новейшая философия по именам мыслителей. Новейшая философия делится на три периода: от Декарта до Канта, от Канта до Шеллинга и с Шеллинга — современный период. Шеллинга Галич называет «мыслителем первой величины» К В этой работе Галича мы находим одно из самых ранних в русской печати упоминаний о Гегеле. Он упоминается три раза, но в библиографических ссылках и каждый раз среди продолжателей Шеллинга и как соиздатель его журнала. Самостоятельная роль величайшего из философов, Гегеля, еще не осознана Галичем.
Впервые Галич осветил на русском языке вопрос о значении всемирно-исторического перехода философского мышления от Канта к Шеллингу через систему Фихте.
Заслуга Шеллинга, говорил Галич, заключалась в том, что он стремился объять вселенную действием умственного созерцания, не тесниться в кругу ограниченного, мелочного «я». Нельзя не оценить оказываемого повсюду Галичем предпочтения широте, системности мышления перед любой громко заявляющей о себе субъективной теорией. К Белинскому вели тезисы Шеллинга в изложении Галича: «Мир есть живое целое — организм; ибо он есть изображение вечного в сфере конечности». «Идея изящного» есть верховный принцип искусства, она «отблеск совершенного бытия». Обо всех этих ставших ходкими после «Литературных мечтаний» (1834) Белинского терминах и понятиях русская читающая публика узнавала чуть ли не в год окончания Пушкиным лицея. Говорил же об этом его бывший лицейский учитель «геттингенец» Галич.
Галич говорил о поступательном развитии мира, через «борьбу» и «соединение противоположностей», что эти закономерности имеют различные «степени» своего проявления и что искусство (тут он в точности излагал «Систему трансцендентального идеализма» Шеллинга) есть высшая форма этого «третьего», «объемлющего в себе и соединяющего оба направления». Это «третье» таит в себе зачаток гегелевской «триады», учения о синтезе. Но «нечто третье» у Галича хотя и означает, как и у Шеллинга, искусство, однако не как синтез самих его направлений, классицизма и романтизма. Галич еще далек от мысли о реализме и его синтетической природе. Подойдет к этой мысли позднее Надеждин.
На ступеньку выше Мерзлякова поднялся Галич в учении о романе («Опыт науки изящного»). Галич ставит роман на один уровень с эпопеей по широте и важности предмета с той разницей в пользу романа, что в нем изображается не отдельное происшествие, «а начертывается целая характеристика истории человечества в известном веке и на известной степени образования», т. е. роман выглядел даже шире эпопеи. У Галича человек - только фокус, через который преломляется вся эта широта эпохи, и «в его лице сосредоточивает всю занимательность...». Чудесное же Галич вовсе удаляет из романа. «Случай» же, как и в самой жизни, в романе может иметь некоторое место. И наконец, Галич мыслил, в отличие от Мерзлякова, роман как жанр прозаический, а не стихотворный.
По традиции Галич не прочь приписать искусству и назидательность. Но ее необходимость в искусстве он аргументирует по-новому, не рационалистически. Его интересует «назидательность, всегда теряющаяся в органическом составе целого». Это очень важная мысль. Тенденциозность входит в намерения поэта, осмысляется им как особая задача, однако она должна естественно вытекать из общего духа произведения.
Но Галич рассуждал отвлеченно-философски, никак не связывая свои построения с опытом истории русской литературы.
Критические рассуждения Веневитинова характеризуются следующими особенностями: дальнейшей разработкой общих
шеллингианских основ для критики и поэзии, умением связать их с задачами русского романтизма и стремлением к преодолению самих корней романтизма. У Веневитинова говорит Платон своему ученику Анаксагору: «Философия есть высшая поэзия» (статья «Анаксагор, беседа Платона», 1830). В «Разборе статьи о «Евгении Онегине» 1825» (статьи Н. Полевого) Веневитинов развил эту идею подробнее: «Не забываем ли мы, что в пиитике должно быть основание положительное, что всякая наука положительная заимствует свою силу из философии, что и поэзия неразлучна с философией?»
Веневитинов замышлял издание особого философско-литературного органа для «теоретического исследования ума», «самопознания» народа, его духа, характера (набросок «Несколько мыслей в план журнала», 1831). Он делал правильный в условиях после поражения декабристов вывод: кто не умеет правильно мыслить, тот не умеет и правильно действовать. Уже здесь заложены основы постановки вопроса о свободе и необходимости, о связи правильной практики с правильной теорией.
Веневитинов опирался в своих философских построениях на «Систему трансцендентального идеализма» Шеллинга, развивал идеи его «философии тождества». Тезис о том, что всякое знание есть «согласие какого-нибудь предмета с представлением нашим о сем предмете», открывал, хотя и по-идеалистически, «от обратного», возможности искать в мире разумные закономерности, приравнивать поэта к богу, поэтический акт, творящий «вторую действительность», к произволению промысла.
Вслед за Шеллингом Веневитинов весь мир рассматривал как движение идеи, а отсюда вытекало представление об этапах истории человечества и об определенной эволюции поэзии и ее форм. Веневитинов считал, что человечество прошло уже стадию эпической поэзии, воспевавшей прошлое. Теперь он повсюду отмечал признаки лирического начала. Особенным лиризмом, по его мнению, отличается романтическая поэзия и ее ярчайшая вершина — Байрон. Все жанры эпоса, драмы в настоящее время пронизаны лиризмом. Но человечеству предстоит пережить третью стадию поэтического развития — драматическую. В ней сольются начала прежних этапов и родов творчества. Таким образом, концепция Веневитинова, хотя и не очень складно, говорила о «триаде», предрекала некий синтез форм на третьем этапе развития искусства. Эту идею позднее подхватит Надеждин, но также с ней не сладит. И только Белинский назовет «синтезом» разных начал поэзию реальную, т. е. реализм.
Те же стадии исканий прошел Веневитинов и в конкретных оценках литературных произведений. Особенно это сказалось в его отзывах о первой и второй главах «Евгения Онегина». В отзыве о первой главе он не без некоторых колебаний причислял Пушкина к последователям Байрона, т. е. видел в нем романтика. Но уже в этом случае Веневитинов шел дальше романтического кодекса Н. Полевого и настаивал на подчинении творчества определенным законам диалектической сменяемости его этапов. В заметке о второй главе романа Веневитинов уже почувствовал неповторимое своеобразие образа героя романа: «Характер Онегина принадлежит нашему времени и развит оригинально». Веневитинов не сказал, что образ Онегина развит реалистически, но фактически он выходил в своем приговоре за рамки трафаретных представлений о гении Пушкина как романтика, «байрониста». Еще устойчивее был отзыв Веневитинова о «Борисе Годунове» (Пушкин читал трагедию у него на квартире в Москве). Веневитинов подчеркнул, в отличие от Н. Полевого, самостоятельность содержания трагедии Пушкина по отношению к «Истории...» Карамзина.
Смерть застала даровитого юношу на полпути к осознанию реалистической сущности синтеза в современном искусстве.
В составе критиков-«любомудров» числились в 20-х годах еще И. В. Киреевский н С. П. Шевырев, впоследствии принадлежавшие к совсем другим направлениям русской критики, о которых будет сказано в соответствующих разделах.
Киреевский подхватил мысль Веневитинова, что «нам необходима философия», «ею одною живет и дышит наша поэзия». Киреевский отмечал, что у нас развивается интерес к германской философии: ею занимаются Шевырев, Хомяков, Тютчев; но каждый народ имеет свой образ мысли, свою физиономию, и поэтому «философия немецкая вкорениться у нас не может». «Наша философия должна развиться из нашей жизни, создаться из текущих вопросов, из господствующих интересов нашего народного и частного быта. Когда? и как? — скажет время». Уже в этой постановке вопроса было у Киреевского что-то сектантское, напоминающее позднейшее его славянофильство. Провозглашая верность действительности в качестве ведущего принципа современной литературы, Киреевский понимал эту действительность идеалистически, по-шеллингиански, как «тождество объекта и субъекта», сводившееся к произволу художника, творца своих высоких образов. Поэтому Киреевский не оценил значения бытового фона в «Евгении Онегине», и сам герой романа ему казался мелочным, прозаичным. Реализма Пушкина Киреевский не понял.
В кругу субъективистской ограниченности, откровенного эклектизма остался и Шевырев, впоследствии перешедший в лагерь реакции. В 1827 году он опубликовал в «Московском вестнике» статью с характерным заглавием: «Разговор о возможности найти единый закон для изящного». В конечном счете Шевырев так и не нашел этот закон. Один из спорящих в «Разговоре» — безотчетный романтик, а другой, его оппонент, хотя и говорит, что блаженство заключается не только в том, чтобы творить искусство, но и его понимать, однако самые законы изящного пытается отыскать в душе художника, т. е. все в той же романтической субъективности. Не выполнил Шевырев и обещание в следующей статье — «Обозрение русской словесности за 1827-й год» — рассмотреть словесность в постепенном развитии, а произведения — как пример некоего целостного, замкнутого в себе мира.
Шевырев изверился в возможностях найти централизующий методологический принцип. Он начинал рассуждать о том, что поэзия вообще лучше определяется не принципами эстетики, а фактами истории. Но и этот историзм Шевырева не должен нас обманывать: он сводился к мелкому фактографизму, эклектизму.
В 1836 году Шевырев опубликовал «Теорию поэзии в историческом развитии у древних и новых народов». Этот труд ценили Белинский и Чернышевский за собранные в нем полезные сведения. Но Шевырев не сумел и здесь соединить историю с эстетикой, для него идеалом оказался романтик и эклектик Жан Поль Рихтер. А Гегеля Шевырев третировал, как бессодержательного умозрительного философа, и его диалектику, пронизанную идеями подлинного историзма, называл игрой в «нелепые крайности». Так Шевырев обрекал себя на отсталость.
В 1824 году у «любомудра» В. Одоевского произошло следующее знаменательное столкновение с соредактором по
«Мнемозине» Кюхельбекером. Помещая в этом альманахе статью Кюхельбекера «Путешествие по Германии», наполненную восторженно-романтическими описаниями сокровищ Дрезденской галереи, В. Одоевский снабдил ее обширными полемическими примечаниями. Приведем одно из них целиком, так как оно демонстрирует столкновение двух критических методологий, двух различных течений романтизма — гражданского и философского — и жадное искание руководящей идеи в критике. И это — в то время, когда сам Кюхельбекер в той же «Мнемозине» критиковал романтизм школы Жуковского и доказывал, что ему на смену идет другой, более прогрессивный романтизм. Но уже готовилась реакция и на него...
Обратив внимание на чрезвычайную беглость и чисто вкусовой характер оценок шедевров мирового искусства в статье Кюхельбекера, В. Одоевский решил специально привлечь внимание читателей, да и самого автора, к методологии его рассуждений,
«Я бы желал здесь спросить автора, — писал В. Одоевский,— на каких началах основал он сие умствование, которое впоследствии так смело применяет к художественным произведениям? Позволим себе здесь сделать довольно пространное замечание: сие умствование, может быть, и справедливо,— но не полно; я не вижу в нем объема идеи искусства, но представление одного частного проявления оной. Французы и их последователи научили нас строить целые системы на началах, взятых от частного;
таковые начала на первый раз кажутся справедливыми (справедливыми потому, что составляют часть целого — идей), но впоследствии, по причине своей неполноты, необходимо влекут за собою противоречие, неясность, сбивчивость. И вот причина, почему часто остроумный, но почти всегда неосновательный Арует (Вольтер.— В. К.) сравнивал системы с мышью, которая, свободно пройдя сквозь двадцать отверстий, встречает еще двадцать таких, которые ее пропустить никак не могут. Подлинно подобные, ни на чем не основанные системы достойны такого сравнения: они в царстве наук производят расколы, влекут за собою бесполезные споры, которые могут разрешиться тогда только, когда все уверятся, что для наук и искусств существует точно такое же, единое общее мерило,— каков нуль для математики, что мир изящный — создание человека, основан на тех же единых непременных законах, по которым движется и мир вещественный — создание всемогущего; и что, наконец, точно так же, как опыт, неосвященный умозрением, может вести к одним заблуждениям, так точно и в словесности система, взятая от мысли условной, ведет к сбивчивостям. Много еще есть людей, которые сомневаются в сих истинах; так, например, в «Кратком начертании теории словесности» пр. Мерзлякова мы читаем в § 2: «Произведения изящных искусств как предмет чувствования и вкуса не подвержены строгим правилам и не могут, кажется, иметь постоянной системы или науки изящного. Самое понятие о прекрасном чуждо всяких законов». Любопытно, что после сего тотчас следует: «только критика вкуса имеет здесь свой голос, более или менее определенный».
Теперь спрашивается: на чем же должна основываться эта критика вкуса, если изящное не может иметь постоянных строгих законов? Не пора ли уже нам отвыкнуть от подобных умствований, ни к чему не ведущих! В путешествии (т. е. у Кюхельбекера.— В. К.) еще может быть позволена мысль поверхностная, сказанная мимоходом,— но что сказать об ученых книгах, сплоченных из таковых мыслей!».
В чем сила этого заявления В. Одоевского? Оно не по-дилетантски, не в виде очередного каприза все того же личного вкуса ставило вопрос о необходимости опоры критики на прочные, в конечном счете научные основы, требовало сделать критику доказательной, системной, помнящей в любом частном суждении о своих исходных принципах, последовательно их проводящей. В. Одоевский делает попытку все объяснить в искусстве с единой точки зрения, создать именно теорию искусства.
Одоевский был в дружеских отношениях с Пушкиным (это он написал знаменитый некролог о закатившемся «солнце русской поэзии» в «Литературных прибавлениях»), с Гоголем, с которым роднили его общие мотивы творчества (гофмановские влияния). Но как теоретик, критик, он даже в пушкинском «Современнике» проповедовал иррационализм творчества (статья «Как пишутся у нас романы?», 1836). Попав в 1842 году за границу и наслышавшись о лекциях позднего Шеллинга в Берлине, он писал, что «Шеллинг сейчас во всей красе — как создатель «философии откровения», тогда как гегельянцы только шумят, но «ничего не значат в философии». А положение было как раз обратным. Поднималось младогегельянское движение, а лекции Шеллинга о «философии откровения» были заклеймены европейской общественностью как услужничество перед прусской реакцией. В предисловии к своим «Русским ночам» (1844) Одоевский продолжал восторженно отзываться о Шеллинге. Критикуя Гегеля с позиций «философского откровения», герой повести «Русские ночи» Фауст так отзывается о Гегеле: «Несмотря на все мое уважение к Гегелю, я не могу не сознаться, что от темноты ли человеческого языка, от нашей ли неспособности вникать в таинственную связь умозаключений знаменитого германского мыслителя, но в его сочинениях встречаются часто на одной и той же странице места, которые, по-видимому, находятся в совершенном противоречии».
Одоевский не усвоил Гегеля, отказывался от систематизма мышления в пользу интуитивного «откровения». Философская диалектика, единство противоположностей, их борьба истолковывались им плоско, как софизмы, неумение связать концы с концами, отсутствие логики. У Гегеля, конечно, имеется много натяжек, но здесь речь идет не о том. Их еще больше у Шеллинга. Одоевскому «темным» казалось у Гегеля подлинно великое в его системе — глубокий историзм и диалектика.
Несмотря на относительную бесплодность, эпигонский и эклектический характер критики переходного от XVIII к XIX веку периода, все же не следует преуменьшать ее значения. В ней вырабатывались новые критерии национальной литературы, которые были подсказаны войной 1812 года и ростом престижа России.
Романтическое движение в русской критике искало высшие, стоящие над рассудочными и узковременными задачами идеи и критерии. Об этом толковал уже Мерзляков. Эти идеи получили всестороннее развитие и конкретизацию именно в романтизме.
Подлинными наследниками критики XVIII века в поисках «правил» высокого искусства, с его национальной характерностью и политической устремленностью стали романтики-декабристы. Их общая, централизующая идея определялась термином «народность», и на основе этой идеи декабристы построили свою эстетическую систему. Идея народности влекла за собой необходимость борьбы с подражательностью, за самобытную русскую литературу, поиски русского национального характера в патриотических, освободительных и гражданских деяниях русских людей.
Две другие разновидности романтизма, а именно романтизм Жуковского и Батюшкова и романтизм братьев Полевых, типологически стоят по разные стороны декабристского романтизма и как бы развивают отдельные его элементы. Первый из них, психологический, разрабатывал проблему самобытности личности в связи с «судьбами человеческими» в широчайшем сопоставлении с опытом переводимой мировой литературы, а другой, исторический и демократический, рассматривал самобытность «судеб народных» также с опорой на опыт мировой литературы.
Над всеми ними хотела возвыситься критика философского романтизма, старавшаяся опереться на опыт немецкой эстетики, на учение Шеллинга о мировой идее, управляющей действиями поэта. Эта критика говорила и о русском человеке, и о русском народе, уклоняясь, впрочем, от прямой социально-политической трактовки проблем. Но своеобразный трагизм положения философских романтиков, субъективно даже не ощущавшийся ими, заключался в том, что, подняв вопрос о централизующей идее, толкуя о «действительности», «историзме», эти критики так и не смогли перейти к живой общественной практике. Они даже в области абстракций не перешли от Шеллинга к Гегелю. А именно через Гегеля (с последующей его критической переработкой) был выход к правильному пониманию всех связей с объективной реальностью; в диалектике, в строгих категориях эстетики и логики заключалось рациональное учение о централизующей идее как исторической необходимости, в конечном счете раскрываемой реалистическим творчеством. Все эти переходы в философских исканиях сумел сделать только Белинский.
Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»
.
Магия приворота
Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?
По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?
Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.
Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.
Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...
Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...
Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...
Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...
Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...
Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...
Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...
При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.
Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?
Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.
Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?
Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.
Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки
просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!
Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.
С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.
Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.
© Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.
16 +