Семья и дети
Кулинарные рецепты
Здоровье
Семейный юрист
Сонник
Праздники и подарки
Значение имен
Цитаты и афоризмы
Комнатные растения
Мода и стиль
Магия камней
Красота и косметика
Аудиосказки
Гороскопы
Искусство
Фонотека
Фотогалерея
Путешествия
Работа и карьера

Детский сад.Ру >> Электронная библиотека >>

Тренев Константин Андреевич


Сборник "Советские писатели"
Автобиографии в 2-х томах.
Гос. изд-во худ. литературы, М., 1959 г.
OCR Detskiysad.Ru

Автобиография

I

Я всегда ясно представлял себе момент, с которого начинаю помнить себя.
Весна. Я схожу с крылечка во двор по ступенькам, держась рукой за белые, теплые от солнца перила. За двором, через крыши конюшни и амбара, виден раскинувшийся на противоположном склоне балки сад. Зелень его еще молода, прозрачна. В стороне от него по бугру ходят взад и вперед вереницы лошадей в боронах и сохах. И светло-зеленый сад и сизая пашня с лошадьми — все трепещет в горячем весеннем воздухе. Доносится звонкое ржание путающихся меж борон жеребят. Или это, дрожа, звенит голубой воздух? Светло-красное солнце, кажется — здесь во дворе, на белых перилах и кирпичных ступенях, на моем лице и руках... Я сходил по этим ступеням и думал:
«С этого вот дня начался свет. А раньше не было ни меня, ни двора, ни сада, ни людей и лошадей на пашне».
Что было причиной, что свет для меня начался именно с этого дня? Может быть, это был первый в моей сознательной жизни момент, когда я лицом к лицу, один на один встретился с весной, и она, дохнув на меня, родила, разбудила во мне какие-то дремавшие доселе ростки, вытолкнула из детской души на свет горячего солнца новые нити нежной ткани и связала их с внешним миром...
Сколько лет до этого момента я прожил в этом мире? Год, два, три?
До этого я был так болен, что меня однажды даже сочли умершим. Была страдная пора. Мать вязала снопы в поле, а бабушка, обрядив меня, «мертвого», и положив на стол, послала за матерью. Когда мать прибежала с поля, я еще не остыл, почему-то тянул это дело и час и два. А хлеб в поле не ждет! Мать простилась со мной и бросилась в поле. Дорогой пожаловалась жившему напротив богатому мужику Кваше:
— Ни живет, ни умирает! Руки связал.
— Так продайте ж его мне!
Тут же уплатил три копейки. А когда мать вечером вернулась с поля, я уже дышал.
Так я и рос, считая себя собственностью Кваши.
Из картин раннего детства особенно живо стоит одна.
Был первый день поста. Бабушка угощала нас завтраком — вареным картофелем. Попросили, было молока, но бабушка подвела нас с сестрой к окну: в углу двора на голых ветвях высокой вербы качался глиняный кувшин.
— Вот видите! Молоко на вербу полезло! Весь пост там будет висеть, только на великдень слезет.
Это было очень грустно, но против факта не пойдешь. Я пошел промышлять охотой. Дедушка изготовил специальное ружье — деревянную дудку, заряжавшуюся пыжом из мокрой конопли. Я засел под той же вербой. Дедушка рядом, из-под лохматых бровей зорко высматривает добычу. Уже семь волков убито, зайцам счету нет. Вдруг с улицы вбегает губошлепый Салата, запыхавшись, кричит:
— Царя убито!
Дедушка грозно замахивается «костуром»:
— Да я тебе за эти слова...
— Ей-богу убито!.. Пацакул из Белого приехал... Уже молебствуют... Паны убили...
Вечером в комнате вдоль стены сидели мужики, братья и друзья отца. Мы с дедушкой забрались на печку, а отец, по-обыкновению, большими шагами ходил от стола до порога. Скорбно вздыхали, полушепотом говорили об убийцах-панах: убили царя за то, что крестьян у них отнял. Отец и чувствительный двоюродный дядя Семен вытирали слезы. В этот вечер и долго потом ставились вопросы:
— Что ж оно теперь будет?
— Неужто опять заберут нас паны назад?
— Теперь — не миновать.
— Да, может, молодой царь тоже не отдаст?
Павло Сова, размахивая длинными худыми руками, всегда кричал:
— Не отдашь им, скаженным собакам, когда у них бонбы, как гарбузы!
Грустно повисли черные и сивые чубы.
Отец часто рассказывает про царей Петра и Павла, которые хоте ли заступиться за мужиков; за это Петра убила жена, а Павла — сын. За то, что паны жене помогали мужа убить, жена подарила им нас.
Тревожные, тяжкие вздохи:
— Пропали наши души!
— Вот тебе и выехали на волю!
Отец ободряет:
— Выедем!
— Выводи, Андрей, куда хочешь. Твоими глазами видней.
Разговоры о «воле», о «вольных» землях, сколько я себя помню, шли постоянно, изо дня в день, в хатах, в полях, на левадах, на завалинах... Нужно бросать «дарственную» землю и идти на «волю», которая называлась по-разному: Донщина, Семерик, Амур...

II

Хуторок наш был маленький, десяток-другой дворов, затерянных в оврагах Харьковщины. Но отец исхлопотал земскую школу, и вот я, пятилетний ученик, с «Родным словом» и грифельной доской, сижу то на передней парте, то на коленях у учительницы Натальи Ивановны и, играя, побеждаю науку. Милое «Родное слово», родная Наталья Ивановна! Много я имел потом учебников и учителей, пока окончил не только среднюю, но и три высших школы, но ни один из них не дал мне такой радости, как эти мои первые друзья. И радость эта осталась навсегда...
Может быть потому, что они были тогда не только первые, но и единственные. «Родное слово» Ушинского была у нас в доме единственная книга, если не считать карамзинскую «Историю» и географию Ободовского, о которых речь дальше. А Наталья Ивановна была единственный интеллигентный человек, которого я видел за все свое детство.
А вернее, эта радость потому, что если старик Ушинский был «отец русской педагогии», то юная Наталья Ивановна была любящая дочь педагогии Ушинского...
Может быть, тут кроется зерно и того недоразумения, что потом я много лет и сил отдал педагогии...

III

Бабушка любила и умела рассказывать о прошлом, особенно о семейном быте, где побои мужа принимались с благодарностью как форма ласкового внимания, где невестка не только не допускалась за стол рядом со свекром и мужем, но не имела права и перед столом стоять.
— За ужином, было, зачерпнешь ложкой и пятишься с ней от стола к порогу. А пора летняя, ночь почти не спишь: по дороге к порогу задремлешь — из ложки все выльется. Ешь из пустой ложки, чтоб свекор не заметил, что спишь.
Рассказывала, как их по всякому поводу пороли в панской клуне; двух старших ее детей, по-видимому поркой и непосильной барщиной, загнали в могилу.
Бесконечно грустные рассказы кроткой, бесконечно доброй рабыни...
Гораздо веселее ее рассказы о детстве и юности младшего сына, моего отца. И его, конечно, пороли на панщине. Но еще мальчиком он каким-то чудом выучился грамоте. А юношей пользовался громадным, беспримерным авторитетом в округе. К нему издалека приезжали крестьяне за советами не только по общественным, земельным, но часто и по семейным делам.
— Ну, этих дел Андрюша не любил и даже сердился. Приехал раз дед из Бурлука, стал жаловаться: «Сыны меня не почитают. Поедем ко мне, научи их, чтоб они своего батька почитали, как ты своего почитаешь». Ну, Андрюша отказался. А он все не отстает: «Ты хоть на словах им что-нибудь передай». Андрюша посмотрел на него молча и говорит: «Ты им, говорит, скажи, что если они не будут отца почитать, то так дураковыми сынами и останутся».— «Спасибо, говорит, так и скажу».
Самым веселым из этой серии бабушкиных воспоминаний был ее рассказ о «волоховских братьях».
— Приехали два брата из Волоховки: «Помири нас, Андрей Кириллович, а то меж нами из-за жинок ссора и бойка идет». А пора была рабочая. Новую хату строили, батько ваш под поветкой рамы делал. А они сидят да рассказывают! А он же больше всего на свете не терпит, когда человек без дела сидит. Да еще пьяных ненавидел. Старшиной его хотели поставить. Приедут, было, к нему из Белого, а он закричит: «Вы меня водкой сгубите!» — и со двора убежит... А эти браты все сидят да о жинках рассказывают, и брат с братом перекоряются. А он все молча стругает. Только заглянула я под поветку — у него уже худые руки трясутся... Ой, батечку!.. А далее один из них и вынь из кармана пляшку с водкой... Головонька бедная!.. Я было до их: «Сховайте, добрые люди». А оно уже поздно: швырнул он рубанок и спрашивает: «Так у вас драка идет?» — «Драка, Андрей Кириллович».— «Из-за жинок?» — «Из-за жинок, Андрей Кириллович».— «Так вы ж плохо деретесь. Вот я вас сейчас поучу...» Схватил аршин да аршином по плечам — одного, другого... Ой, лишенько!.. Они на воз да со двора, а он за ними... Аршин поломал, пляшку об колеса разбил! Не дай же бог, какой горячий!
Бабушка смеется хорошим, чудесным смехом.
— Как стал поднимать хутор, чтоб то Зенера, арендатора, скинуть да панскую землю хутором взять — бьется-бьется с мужиками и в расправе и на улице, никак не уговорит. Снимет сивую шапку, бросит на снег, а сам без шапки домой прибежит. Ну, они принесут шапку, наденут на него, опять уведут в расправу: «Поднимай «ас, Андрей!» А там дед Скала кричит: «Не слухайте его! Разве можно тому статься, чтоб мужики панскую землю сдержали!» А он-то, Скала, сам за панщину отаманом был. Лютый тоже. И хоть панщины уже не было, а все его боялись и слушали. Ну, Андрей как закричит: «Связать деда Скалу!» Что ж вы думаете? Послушали мужики приказу — связали Скалу и связанного домой отнесли. А после этого и Зенерову землю купили... А теперь вот на волю идти — тоже не все вашего отца слушают. Но Скала уже с ним.
Я долго потом знал Скалу. Это был очень умный, энергичный старик, большой друг моего отца, чуть не молившийся на него и почему-то любивший таинственно говорить мне:
— Достопримечайте! Таких людей, как ваши папаши, земля не каждый год родит!

IV

В ясный осенний день из хутора потянулся на восток длинный обоз с домашним скарбом: мы выехали «на волю».
За украинскими селами и нивами пошли широкие донские степи.
На двенадцатый день пути с утра показался вдали курган, раскопанный посредине. К вечеру, миновав его, спустились под желтый обрыв, в балку, с разбросанными по ней землянками.
В этой балке я провел детство и раннюю юность.
Когда мать и бабушка, выйдя из рогожной кибитки, оглянулись на высохший пруд под глинистым обрывом, на землянку, выглядывающую из-под земли в голую степь окнами, мать спросила отца:
— Как же оно называется?
— Называется Мокрая Журавка,— с неизменной радостной улыбкой пояснил отец.
— Это — Мокрая... Тогда какая ж сухая?
— А Сухая — туда, выше, вправо к чугунке! Там Хусточка живет. А влево, за кручей, Куцая Журавка. Там еще один Хусточка живет.
Бабушка обняла меня и сестер и проголосила:
— Ой, куцая ж ваша, деточки, доля!
Мать смотрела на Мокрую Журавку большими мокрыми глазами.
А отец, подхватив нас всех, уже мчался по полю, размахивая руками, показывая межи:
— Сюда наша земля — до балочки, там — по чугунку, а туда — по бугру! Земля — вороново крыло! И все целина! Завтра же начнем поднимать ее под пшеницу!
Теперь в больших карих глазах матери сияла радость.
В донской землянке, как и на Украине, постоянно был народ, с которым отец решал вопросы о земле, хозяйстве, семейных делах и особенно об... истории государства российского.
Бывший помещик моего отца, образованный человек, подарил ему одиннадцать томов «Истории Государства Российского». В феноменальной памяти отца вместились все факты, все имена этой истории. Он увлекался ею со всем пылом своей кипящей натуры. Я привык его видеть и в комнате, и во дворе, и в поле, окруженным мужиками, которым он попутно с разговорами о земле читал удивительные лекции по истории. Вот он быстро шагает по полю огромными шагами, так что слушатели еле поспевают за ним, и развертывает перед ними какую-нибудь захватывающую картину удельных междоусобий, быта славян или эпохи самозванцев... Дед Скала забежит вперед:
— Андрий Кириллович, уже ж по толоке идем! Давайте ж межу отбивать.
— Да сейчас, дурак... про Гришку-расстригу кончу.
Наступила первая зима на «воле». Завалила сугробами все балки, засыпала с головой и землянку.
По утрам отец со старшим братом и работником Митькой откапывали землянку и сарай. Отец весело перекликался с другими землянками:
— Эй-эй! Смерды! Вылазь, тавро-скифы и сарматы, на простор! «Соратников громко он кличет и маршалов грозно зовет... И маршалы зова не слышат...»
Работая лопатой, декламирует «Воздушный корабль». Потом поясняет:
— Из миллионов людей родился один человек с такой высокою душой. У нас души, как лоза, по земле стелются, а у Лермонтова душа, как высокий дуб, под небом! Написал вот — и не расстанешься!
— Конечно что,— соглашается Митька, очищая усы большим пальцем кожаной рукавицы.— Ежели человек при достатках, то он действительно как дуб.
— Э, дурак... «И в час его грустной кончины...»
Я сижу на нарах, зачарованный торжественной музыкой стиха, величественной мрачной картиной. Как живой стоит передо мной Лермонтов — высокий, с бледным лицом, высоким лбом, изогнутыми над серыми глазами тонкими бровями, с темно-русой бородой. Было впоследствии большое разочарование, когда Лермонтов оказался противоположностью этому образу — двойнику моего отца.
То же недоразумение вышло и с Наполеоном... «Большими шагами он смело и прямо идет» — это походка отца. А оказалось — большие шаги у маленького человека...

V

Зимой игрались свадьбы, в то время еще сохранившие всю сложную украинскую обрядность. Колоритность и значительность этих тысячелетних обрядов, дивные свадебные слова и мелодии глубоко и радостно волновали меня. Но они же однажды заставили меня пережить большую драму.
Выдавали замуж двоюродную сестру. Мне и двум двоюродным братьям поручен был самый ответственный пост — не дать дружке вывести из-за стола невесту, чтобы отвести ее к венцу. Нас, соответственным образом вооруженных, заранее спрятали позади невесты на покуте. В решительный момент, когда дружко протянул свою руку к невесте, мы выскочили из засады и киями, имевшими на концах шары из репейника, принялись наносить дружке удары, сразу облепившие репейником его сизые кудри, окладистую бороду. Два раза шел дружко на приступ и оба раза с позором отступал к порогу, а мы чувствовали себя на верху славы и чести. Но вот он запустил руку в карман и поднес нам по пятаку и большому прянику. Я было с негодованием отверг гнусный подкуп, но, оглянувшись, увидел, что соратник, родной брат невесты, уже набивает рот вражеским пряником. Мне, двоюродному, осталось последовать примеру. Дружко вывел невесту из-за стола, а нас с почетом передали по рукам на печку, где мы предались боевым воспоминаниям и дележу добычи. Но тут одна из теток, подняв к нам повязанную черным платком голову, с щемящей грустью запела от лица невесты:
Ой, братiки ж молдаваны,
Та на що ж мене продавалы!
Тут только я понял, что я наделал. Стыд и скорбь за содеянное хлынули в преступную душу, и я, уткнувшись в дальний угол, горько заплакал.
Чудесные обряды, чудесные песни! Но чудеснее всего бывали на этих свадьбах и всякого рода больших пирушках рассказы моего отца: то всевозможные легенды, из которых особенно памятна длинная и яркая о Марке Богатом, то неисчерпаемые жанровые сцены, среди которых особенно замечателен уморительный рассказ о злоключениях мужика, попавшего на первые земские выборы. Когда наступал час таких рассказов, стихали музыка и пение, в битком набитой хате и сенцах наступала глубокая тишина; затаив дыхание, часами слушали о судьбе Богатого Марка, о злодеяниях и муках Бориса Годунова, а потом раздавался гомерический хохот над злоключениями гласного.
А первая зима на Дону была суровая, долгая. Отец тосковал по полевым работам, мать—по родине, а дедушка с бабушкой — по церкви.
Однажды в долгий зимний вечер отец продиктовал старшему брату свое обещание построить в этой степи церковь и школу и положил эту записочку за иконы. Много горя и бедствий принесла ему потом эта записочка.
Но вот пришла весна, рухнули и уплыли сугробы, за землянкой широко раскинулся ковер, какого мне никогда уж после не приходилось видеть: рассыпанные по земной целине благоухающие тюльпаны всех цветов... Мать провожала нас с братом на посев в поле, вся, сияя:
— Дождалась хозяинов-хлеборобов!
Это было вдвое преувеличено: живой, радующийся земле брат был действительно хлебороб. У меня же дело плохо клеилось. Правда, производственный стаж мой был не велик: мне было шесть лет. Но и таких лет нормы производительность моя не достигала. Вот позорный пример.
На другом конце поля стадо телят атаковало стог с сеном. Отец сажает меня верхом на мою ровесницу — вороную Черкеску.
— Катай скорей да хорошенько их кнутом! На толоку их прогони.
Я мчусь вскачь через поле, не отрывая глаз от телят, преступно облепивших стог, как пчелы улей. Собственно, почему бы пчелам не быть с телят, а ульям со стог? Сколько бы меду наносили! Если сто ульев, как было у дедушки... Куда же тогда мед девать? Каких размеров кадки нужно? Кто его есть будет?
Поглощенный заботой о гигантских пчелах, не замечаю, что Черкеска давно уже идет шагом... А стог с сеном — уже не стог, а крепость, осажденная турками, а я, генерал Скобелев на белом коне, который только кажется черной кобылой, еду на выручку крепости. С какой стороны лучше атаковать турок? Я приставляю руки биноклем к глазам, изучаю позицию. Черкеска в ожидании атаки, опустив голову, пасется...
Вдруг сзади раздается топот лошади, со свистом и веселым гиканьем брат пролетает на рыжей Становихе к стогу, на скаку потянув Черкеску кнутом. Она шарахнулась в сторону, а я кубарем лечу на землю. Далеко по дороге встала пыль — брат преследует неприятеля, а я с позором, пеший, возвращаюсь к отцу, который принимает меня не как проигравшего сражение и потерявшего коня полководца, а как евангельского блудного сына: обнимает и целует. Он был нежный отец, и все-таки я всегда чувствовал перед ним какую-то робость. От матери и шлепки приходилось получать. Отец во всю жизнь даже не побранил меня как следует. Но эта благоговейная робость осталась на всю жизнь... Иногда это принимало стеснительные формы. Например, с детства я знал его отрицательное отношение к табаку и сам очень долго не курил. Закурил, будучи уже отцом семейства. Но когда встречался с отцом, курить при нем стеснялся. Обычно на это время совсем бросал.
— Счастье только в детях! — любимая фраза отца.
А мать, глядя на его бледное, худое лицо, тихонько жаловалась бабушке:
— Вот оставит он меня с этим счастьем — куда я с таким куколем... Шестеро.
.. Любимая ее песня была о вдове, которая «пшениченку сие».
А среди песни или разговора бросит работу и смотрит перед собою, не мигая большими карими глазами и ничего не видя и не слыша. Смотрит минуту-две...
А через два года по выходе на «волю» она умерла, прохворав день или два. Умерла от «сибирки». Этот диагноз поставила привезенная откуда-то с хутора бабка-знахарка. По ее объяснению, она не смогла спасти мать, так как вышло роковое недоразумение: полагая, что ее везут к роженице, она захватила только акушерские травы и амулеты. Тогда мать положили на дроги, чтобы везти за пятнадцать верст к священнику. Но, отъехав за балочку, она заметалась, поднялась на колени:
— Господи, прости меня, грешную... Везите к детям.
Ее повезли назад. Была ночь под грозный праздник Палия (27 июля). Мать положила у порога на снопах, и старший брат при свече стал читать у ее изголовья «Сон богородицы», старшая сестра билась у ног. Потом мертвую мать унесли в хату, а мы, шестеро, остались на снопах у порога. Старшему из нас было двенадцать лет, младшему один год. Почему-то стал укладывать нас спать тут же на снопах Еська-кузнец. И когда он, всегда хмурый, молчаливый, ласково сказал, размазывая слезы по саже: «Спите, сиротки», я принял это новое звание с недетской серьезностью. Грозная ночь заглянула в душу, оборвала золотую нить, прошла по нашим полям... Кончилось не только «золотое детство», но и счастье в этом доме. Со смертью матери посыпались беды и несчастья на отца, а потом и на его детей...
Если бы в дни, последовавшие за смертью матери, я слыхал о «трагическом», я определил бы этим словом и то, что вошло тогда в мою душу, и то, что начало разыгрываться на балке Мокрая Журавка, теперь именуемой Треневка. Как будто развернулась в глухой степи борьба между человеком огненной творческой энергии, непобедимого оптимизма и злым, преследующим роком...

VI

Мать и дедушка умерли, тоскуя по церкви и не получив ее напутствия. Отец начал с окрестными крестьянами строить церковь, а консистория... не хотела разрешать — народ все ненадежный: не имеют собственности. Нужно было давать взятки секретарям, благочинным — и деньгами и натурой. Мой любимый вороной стригун был подарен отцом благочинному. Причем, чтобы разрывалось мое сердце, благочинный оставил его на целый год на наших кормах. И кличка стригуну была — Благочинный.
Чтобы достроить церковь, отец влез в неоплатные долги, попал в сети Разуваевых и ростовщиков... Захватила полоса голодных годов, небывалой чумы на скот, пожаров и проч.
Вскоре после постройки церкви и открытия школы отец с той же кучей детей остался буквально нищим и, весело потирая руки, с неизменной фразой: «Слава богу! Теперь пойдет лучше!» — усадив семью на арбу, покинул Журавку, оставив ей свое имя.
От юности и до смерти этот человек томился жаждой большого общественного дела, всю жизнь искал его и, конечно, не мог в то время найти. Много лет, до самой смерти, его idee fixe было создать «трудовую школу», разумея под этим не совсем то, что разумеет современная педагогия. В пламенных речах своих он с болью и негодованием говорил о том, что крестьянин полгода сидит «без рук», не будучи в состоянии сделать воз, или подкову, или сапоги из кожи собственного вола! А придет весна — не знает, как сакковский плуг поставить! Необходимы всюду такие школы! Все эти речи были, конечно, гласом вопиющего в пустыне и в последние годы говорились уже, видимо, без надежды... И вдруг эта надежда стала осуществляться... Когда пришла на Дон советская власть, он поехал в Ростов и начал, где нужно, говорить все о том же. Был утвержден представленный им большой проект школы, отведено под нее несколько сот десятин земли и ассигнована соответствующая сумма. Все это должно было осуществиться в той же Журавке. С этими документами в кармане он, в условиях зимы двадцатого года, на площадке поезда добрался до Журавки, из которой судьба изгнала его ровно четверть века тому назад. В семьдесят пять лет, не зная старости, все так же, как и в молодости, горя радостью подлинного дела, он вернулся для новой борьбы. Но судьба уже заготовила ему последний удар: в поезде он схватил крупозное воспаление легких, и в несколько дней его не стало.

VII

Ученье мое шло очень неровно. Одну зиму нас учил захожий дьячковский сын. А после смерти матери меня и сестру отвезли на хутор близ станции, к дочери захудалого помещика. Кроме нас, у нее обучались еще двое детей местного купца.
Когда мы вместе с ними вошли в комнату,— они, оставив в передней калоши, а мы с сестрой, оставив на полу следы от мокрых сапог,— я впервые в жизни почувствовал социальное неравенство.
Барышня-учительница, оглядывая наши ноги, старалась обласкать меня:
— Не бойся, что ты крестьянин! (Я и не подозревал, что это страшно.) Был крестьянский мальчик Ломоносов. За тысячу верст бежал из дому в Москву и стал великим человеком. Царицы знали его! Стремись и ты.
Я устремился. Так как мы с сестрой уже умели читать, то наука началась прямо с грамматики Кирпичникова, которая начинается так: «Предложение есть соединение подлежащего со сказуемым, напр. «ученик учится».
Вот это и нужно было выучить на завтра. Выучить-то плевое дело, а вот расшифровать это «напр.»... Что это значит? Наконец я догадался: «Напрасно»! На другой день я с твердой верой в науку громко доложил барышне:
— Предложение есть соединение подлежащего со сказуемым, напрасно ученик учится!
Сестра, хотя и не с таким энтузиазмом, подтвердила эту истину.
Барышня посмотрела на нас серыми холодными глазами, потом стала задавать невероятные вопросы:
— Где же здесь предложение, подлежащее?
Почему им быть здесь, если они где-то благополучно соединяются со сказуемым!
Но барышня стояла на своем. У сестры закапали на книгу слезы. Я тоже смочил соединение подлежащего со сказуемым несколькими каплями, хотя, строго говоря, это не были слезы.
— Отчего ты платка не имеешь? Видно, в самом деле, напрасно ты учишься!
Купеческий сын злорадно хихикнул. Я дал ему кулаком в нос, и этот пробный урок определил мое место на последующих уроках — у печки на коленях. С грустью вспоминал я пребывание на коленях Натальи Ивановны... Я понял, что науку с чужих коленей не одолеть, надо становиться на собственные.
А барышня все шпыняла меня Ломоносовым, который зимой бежал из дому за тысячу верст, чтобы выйти из крестьян в ученые. В конце концов, прекрасный пример подействовал: однажды, выйдя на крыльцо, с которого видна снежная равнина с накатанной дорогой, я живо представил бегущего по ней мальчика. То был, конечно, Ломоносов. Не помню дальнейшего хода своих мыслей, но, по-видимому, он был таков:
«Если Ломоносов использовал зимний путь для бегства из дому к науке, то почему мне не использовать его в обратном направлении? Тем более что тут не тысяча, а всего семь верст!»
Через полчаса я уже был далеко за хутором и шагал среди снегов.
Вот уже пройдено три-четыре версты... В стороне видна железная дорога, впереди перевал, с которого уже виден наш хутор... Вдруг на перевале обозначилась знакомая красная дуга... потом рыжая голова Становихи — наши едут... Повезут назад... Увязая в сугробах, я бросился в сторону. Только бы добежать до железнодорожных посадок! Вдруг голос отца... Но, может быть, это не ко мне... Ложусь в сугроб и лежу, пока отец не поднимает меня на руки.
— Не хочу учиться.
— Почему?
— У ней очи, як у дядьковой кишкы!
Нас взяли от барышни и отвезли в церковноприходскую школу, которую мы и кончили с похвальными листами.

VIII

После школы для меня, пастушонка или погоныча, потянулись безотрадные дни в сожженных безводных полях, по которым кружатся горячие черные вихри; опускаясь на землю, приносят болезни и смерть, а, подымаясь черными столбами к небу,— уносят детские души...
Два раза опускались на меня эти смертные вихри, с тем, чтобы унести мою душу. Однажды горячка (тиф) продержала меня без сознания двенадцать дней. Когда я пришел в себя, меня сразу же стали сильно откармливать всякой пищей и откормили. Потом пришла «давучка» (дифтерит). Унесла десятки детских душ. В их числе моего младшего брата, нанеся детской душе моей рану, не заживавшую ни в детстве, ни в юности. С распухшей шеей я лежал на полу уже без сознания. Но бабушка стала отпаивать меня холодной водой и отпоила.
О какой-либо медицинской помощи мы не имели понятия. О докторах только ходили страшные легенды. Впервые в жизни мне пришлось встретиться с доктором в городе, четырнадцати лет.
Очень хотелось учиться. Смутно слышал о гимназиях, прогимназиях в далеких городах. Но об этом даже мечтать не приходилось.
А о чем только не мечталось среди сожженных солнцем голодных полей... Чем только не приходилось быть! И полководцем и пустынником, которому ворон носит пищу, как пророку Илье. В эти голодные годы, когда небо было «заключено», как в дни пророка Ильи, я пробовал подражать ему: горячо молился на коленях, чтобы пошел дождь. Очень долго ничего не получалось, но, наконец, получилось: пошел дождь, и даже с градом. Если так сильна моя вера, то я могу вымолить себе чудесную возможность учиться! Я стал молиться об этом и днем и ночью.
В это время министерство вело войну с проникающими в среднюю и высшую школу «кухаркиными детьми». На Дону был закрыт ряд гимназий и прогимназий, вместо них открыты военно-ремесленные школы, окружные (уездные) училища. В окружное училище я случайно и попал. По окончании попал в земледельческое училище, где учились тоже «кухаркины дети».
Доступ отсюда в высшую школу был почти невозможен. Но в классе подобрался как раз такой состав, что не только большинство прошло потом высшую школу, но из нашего классного кружка вышло несколько профессоров и несколько общественных деятелей большого, всероссийского масштаба.
Тут я впервые вкусил литературной славы: в рукописном журнале вел сатирический фельетон в стихах, а на сцене в спальне поставил собственную пьесу, которая прошла «с большим художественным и материальным успехом». Последний выразился в шести рублях, на которые и был куплен мною в нашу нелегальную библиотеку Писарев.
Перед этим я увлекался философией Льва Толстого, ходил в толстовцах и не мог понять — как могут честные люди не быть толстовцами.
Писарев своим блестящим, несравненным стилем, конечно, затмил Толстого. После Писарева я не мог понять, как может интеллигентный человек, во-первых, верить в бога и даже строить ему церкви, во-вторых, почитать Пушкина и даже ставить ему памятники.
А через полгода я уже мечтал о монашестве, засел за латынь и греческий, потом бросил земледельческое училище, чтобы пройти все семинарские и академические дисциплины. Годы юности — самые мрачные годы беспомощных метаний, тоскующего одиночества.
Много лет спустя я все-таки прошел курс высшей агрономической школы. Но это уж — для пользы литературы, придя к убеждению, что бытописатель крестьянства должен серьезно знать агрономию.
Много занимался философией, примеряя к себе в разное время разные системы.
Когда я стал всерьез писать, я увидел, что у писателя есть и должна быть своя особенная, ему одному принадлежащая вера. А всякие чужие песни, как бы ни были хороши, непоправимо портят собственную его обедню.

IX

Печататься я начал на школьной скамье. Первое мое печатное произведение было — о дефектах в деятельности крестьянских банков — в харьковской газете «Южный край». Там же появился и первый мой рассказ, Но, за отъездом из Харькова, мне не пришлось видеть его напечатанным.
После этого я напечатал ряд рассказов в газете «Донская речь» (позднее я был ее фактическим редактором). Эти рассказы пользовались успехом, но отдавать их в столичные журналы я долго не осмеливался. Жил в Питере, а рассказы посылал на Дон, пока меня чуть не насильно свели к редактору «Журнала для всех» Миролюбову. У него я напечатал три рассказа, но считаю их настолько слабыми, что нигде их, как и все, что печаталось в «Донской речи», не переиздавал.
После этого дебюта следуют долгие годы, загубленные в провинциальной газетной и педагогической работе...
Любопытные, совершенно противоположные роли сыграли в моей литературной судьбе Короленко и Горький.
Однажды среди газетной работы я удосужился написать рассказ, который мне показался не хуже многого из того, что печатается в «Русском богатстве», и я дерзнул отправить его Короленко. Увы, ответ получился сдержанно-отрицательный. Главное, по своей сухости не похожий на обычные ответы Короленко, исключительно внимательного к начинающим авторам. Я принял его как приговор и надолго наложил на себя искус воздержания.
Но... гони природу в дверь — она в окно. Прошел год-другой, и на свет появился запретный плод — пьеса, которую я прочитал по секрету, случившемуся на этот грех приятелю-журналисту. Приятель, конечно, вскочил, обнял, поздравил. Потом пришел на другой день, заявив, что он, как водится в таких случаях, ночь не спал. При этом потребовал, чтобы я немедленно послал пьесу Горькому на Капри, угрожая в противном случае запить на погибель своему туберкулезному организму. Ибо что такое гибель туберкулезного организма по сравнению с гибелью таланта!
Пьеса полетела на Капри, и очень быстро получился ответ Горького, чрезвычайно лестный и для пьесы и для автора, просьба переслать экземпляр для Станиславского и проч.
После этого от Горького последовал ряд писем, навсегда прикрепивших меня к литературе. На его предложение дать рассказ я ответил «Владыкой».
Два слова об одобренной Горьким пьесе и о забракованном Короленко рассказе.
Пьеса, хоть и напечатана была в «Заветах», оказалась — дрянь. Таково мое убеждение, подкрепленное общим мнением о ней. Я давно постарался забыть о ней, и никто, даже грозивший запоем приятель, из деликатности не вспоминает о ней.
Рассказ же, отвергнутый Короленко, всегда сочувственно отмечался критикой. Я люблю его гораздо больше, чем те свои рассказы, которые потом очень охотно печатались в «Русском богатстве».
Летом 1917 года был у меня в Крыму Горький. Мимоходом справился о судьбе пьесы. Я весьма сконфуженно пролепетал что-то вроде:
— Хотя, признаться, пьеса не признана, но я признателен...
Тем же летом 1917 года я был в Полтаве у Короленко. Неизбежные в те дни волнения очень отражались на его больном сердце. Но он долго ходил со мной по городу, интересуясь тем, что я видел на Украине, делясь собственными впечатлениями. Потом зашел к мне в номер, несколько успокоился. Много говорил о причине своего «ухода» от художественной работы. А когда опять мы вышли на улицу, он взял меня под руку и, заглядывая в лицо своими изумительными глазами, сказал:
— Вы — мой редакторский грех. У меня два редакторские греха: вы и N (назвал известного беллетриста).
Оказалось, он точно помнит и несчастный рассказ, и свой ответ мне, который он теперь считает ошибкой. А времени прошло уже около десяти лет...
— Вообще же мое правило — большая осторожность в обнадеживании начинающих. Не возбуждать тщетных надежд.
Я с большой горечью ответил Владимиру Галактионовичу, что в данном случае его правило нуждалось в исключении, а редакторство его — прежде всего грех перед писателем Короленко... По-видимому, он не обиделся, но и не изъявил желания признать этот грех.

Х

Несколько слов о собственных приемах работы. Думается, что искренний рассказ писателя о том, как начинается и родится его «творение»,— «единственный прямой путь к решению проблемы «творчества».
В своей работе отмечу две очень невыгодных для меня стороны.
Она идет у меня с большими скачками, перебоями. Иногда по месяцам не могу работать, и такие периоды очень тягостны: жаль времени, жаль себя, «лишнего человека», а работа еще мучительней: перо тяжело, коряво и (по счастью) из рук валится. Такие перерывы падают, главным образом, на лето. На лоно природы, «на берега пустынных волн, в широкошумные дубравы», муза моя не годится.
Зато она очень нетребовательна к обстановке. Уединение для нее совсем не обязательно. Наоборот, шум, движение подстегивают ее.
Другой мой убыток — работаю медленно: очень уж долго «вынашиваю». Написать рассказ в один присест — это мне не дано.
Чехов написал своего «Егеря» в купальне. Если бы я вздумал проделать такую вещь, мне пришлось бы просидеть в купальне слишком долго. До тех пор, пока я не изваяю образ, пока он не станет передо мной с такой ясностью — зрительной и слуховой,— что нет различия между реальным и воображаемым, я не могу переносить его на бумагу.
Изображаю только то, что хорошо знаю. И оттого, между прочим, за четверть века литературной работы я так постыдно мало написал. По счастью, никакой беды в этом не вижу и всем многоплодным младым авторам, если они хотят послужить литературе, желаю написать вдвое меньше моего.
Уже в дни революции я вплотную и серьезно подошел к драматургии.
В эпоху гражданской войны я начал было писать пьесу, которая теперь известна под заглавием «Любовь Яровая». Но скоро же я почувствовал преждевременность этой работы и справедливость положения, что подлинно художественно изображать большие исторические события возможно, только отойдя от них на большое расстояние. Иначе будет искажена перспектива, иначе страсти и пристрастия участника события, как бы они ни были высоки и ценны, затемнят и искривят зеркало. Необходимо время, чтобы они перегорели и выплавились только в страсть творчества. Старая-престарая, но, к несчастью, непризнанная истина. Повинуясь ей, я прервал работу над «Любовью Яровой» и отдался другой исторической драме, в которой находил много элементов современности, — «Пугачевщине». Работа эта взяла у меня три года. А когда после этого я вернулся к «Яровой», я увидел, как много в ней от кривого зеркала. Пришлось многое перестраивать. И когда я смотрю эту пьесу теперь, вижу: надо еще больше перестраивать...
Кое-что о судьбе этих двух пьес: это не лишено некоторой поучительности.
Когда «Пугачевщина» попала сначала в Московский Художественный, а после в Ленинградский бывш. Александрийский театр, она встретила там исключительно восторженный прием. Особенно увлечен был ею Вл. И. Немирович-Данченко, сопричисливший ее к лучшим пьесам мхатовского репертуара и обещавший пьесе громадный успех. Увы, пьеса не имела в Москве не только громадного, но, пожалуй, и среднего успеха.
Когда попала в театр «Любовь Яровая», она встретила там очень холодный прием. Люди авторитетные предсказывали ей верный провал. Исключительная судьба этой пьесы на современной сцене достаточно известна. Если добавить к этому, что автор искренне предпочитает «Пугачевщину» «Яровой», то читатель поймет его панический страх перед сфинксом-зрителем и решение предпочесть этого капризного в своих странных симпатиях зрителя неизменно благосклонному читателю.

***

С 1931 года Тренев постоянно живет в Москве, работая в основном з области драматургии.
Отличаясь исключительной отзывчивостью и чуткостью к интересам родной литературы и творческому росту советских писателей, Тренев ведет в Москве большую общественную работу. Он избирается депутатом Московского Совета, председателем совета содействия Литературного фонда, членом правления Союза советских писателей, председателем Московского комитета драматургов, председателем совета Клуба писателей и проч.
К. А. Тренев умер в Москве 19 мая 1945 года.




Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»


.

Магия приворота


Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?

Читать статью >>
.

Заговоры: да или нет?


По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?

Читать статью >>
.

Сглаз и порча


Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.

Читать статью >>
.

Как приворожить?


Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.

Читать статью >>





Когда снятся вещие сны?


Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...

Прочитать полностью >>



Почему снятся ушедшие из жизни люди?


Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...

Прочитать полностью >>



Если приснился плохой сон...


Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...

Прочитать полностью >>


.

К чему снятся кошки


Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...

Читать статью >>
.

К чему снятся змеи


Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...

Читать статью >>
.

К чему снятся деньги


Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...

Читать статью >>
.

К чему снятся пауки


Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...

Читать статью >>




Что вам сегодня приснилось?



.

Гороскоп совместимости



.

Выбор имени по святцам

Традиция давать имя в честь святых возникла давно. Как же нужно выбирать имя для ребенка согласно святцам - церковному календарю?

читать далее >>

Календарь именин

В старину празднование дня Ангела было доброй традицией в любой православной семье. На какой день приходятся именины у человека?

читать далее >>


.


Сочетание имени и отчества


При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.

Читать далее >>


Сочетание имени и фамилии


Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?

Читать далее >>


.

Психология совместной жизни

Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.

читать далее >>
Брак с «заморским принцем» по-прежнему остается мечтой многих наших соотечественниц. Однако будет нелишним оценить и негативные стороны такого шага.

читать далее >>

.

Рецепты ухода за собой


Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?

Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.

прочитать полностью >>

.

Совместимость имен в браке


Психологи говорят, что совместимость имен в паре создает твердую почву для успешности любовных отношений и отношений в кругу семьи.

Если проанализировать ситуацию людей, находящихся в успешном браке долгие годы, можно легко в этом убедиться. Почему так происходит?

прочитать полностью >>

.

Искусство тонкой маскировки

Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!

прочитать полностью >>
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!

прочитать полностью >>

.

О серебре


Серебро неразрывно связано с магическими обрядами и ритуалами: способно уберечь от негативного воздействия.

читать далее >>

О красоте


Все женщины, независимо от возраста и социального положения, стремятся иметь стройное тело и молодую кожу.

читать далее >>


.


Стильно и недорого - как?


Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.

читать статью полностью >>


.

Как работает оберег?


С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.

Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.

прочитать полностью >>

.

Камни-талисманы


Благородный камень – один из самых красивых и загадочных предметов, используемых в качестве талисмана.

Согласно старинной персидской легенде, драгоценные и полудрагоценные камни создал Сатана.

Как утверждают астрологи, неправильно подобранный камень для талисмана может стать причиной страшной трагедии.

прочитать полностью >>

 

Написать нам    Поиск на сайте    Реклама на сайте    О проекте    Наша аудитория    Библиотека    Сайт семейного юриста    Видеоконсультации    Дзен-канал «Юридические тонкости»    Главная страница
   При цитировании гиперссылка на сайт Детский сад.Ру обязательна.       наша кнопка    © Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.    16 +