Семья и дети
Кулинарные рецепты
Здоровье
Семейный юрист
Сонник
Праздники и подарки
Значение имен
Цитаты и афоризмы
Комнатные растения
Мода и стиль
Магия камней
Красота и косметика
Аудиосказки
Гороскопы
Искусство
Фонотека
Фотогалерея
Путешествия
Работа и карьера

Детский сад.Ру >> Электронная библиотека >> Книги по педагогике и психологии >>

"Как Гертруда учит своих детей". Письмо первое


И. Г. Песталоцци. Избранные педагогические сочинения
В 2-х томах. Изд-во "Педагогика", М., 1981 г.
OCR Detskiysad.Ru
Приведено с некоторыми сокращениями

Бургдорф, 1 января 1801 г.
Дорогой мой Гесснер, ты говоришь, что мне пора публично высказать свои мысли об обучении народа.
Как некогда Лафатер в ряде писем высказал Циммерману свои взгляды на вечность, так сделаю я, чтобы высказать свои идеи, точнее сказать, чтобы разъяснить их, насколько мне это удастся.
Народное образование представало перед моим взором в виде необъятной трясины, и я с трудом бродил по ее грязи, пока мне не стали известны истоки ее вод, причины ее засорения и та точка зрения, с которой можно было представить себе возможность отвратить вредное действие стоячей воды.
Теперь я тебя самого проведу по ложным путям, с которых я наконец вышел на верную дорогу скорей благодаря случайности, нежели своему разуму и своему умению.
Давно уже, ах, с юношеских лет сердце мое, словно мощный поток, стремилось исключительно к единственной цели - уничтожить источник бедствий, в который, как я видел, погружен окружавший меня народ.
Прошло уже больше тридцати лет с тех пор, как я взялся за дело, которым теперь занимаюсь. «Эфемериды» Изелина свидетельствуют, что и теперь я представляю себе свою желанную мечту не более великой, нежели та, которую тогда уже старался осуществить. Но я был молод и не представлял себе ни того, что требовалось для осуществления моей мечты, ни тщательности, с какой нужно было начинать дело, ни сил, необходимых для его выполнения. В идеале моя мечта охватывала земледелие, фабричную промышленность и торговлю. Мне свойственно было некое понимание всех этих трех отраслей, казавшееся мне верным в отношении существенных черт моего плана; и, действительно, что касается этого существенного, я и теперь, после всего пережитого, лишь ненамного отступил от своих прежних взглядов на основы своего плана. Все же моя уверенность в истинности этих основ и в правильности их понимания была для меня несчастьем. Истины, выражавшие мои взгляды, были истинами, повисшими в воздухе, а уверенность в правильном выборе основ для осуществления моих целей была уверенностью спящего в реальности его сновидения. Во всех отраслях, из которых должны были исходить мои опыты, я был неопытным ребенком. Мне во всем не хватало знания частностей, тщательная, терпеливая и умелая обработка которых единственно может дать благодатные результаты, которых я добивался. Последствия этой положительной неспособности быстро сказались на моих замыслах. Финансовые средства для достижения моей цели скоро вылетели в трубу, и это случилось так потому, что я в самом начале упустил возможность обзавестись удовлетворительным вспомогательным персоналом для достижения своих целей. Когда же я живо стал ощущать потребность в такой помощи со стороны лиц, которые как следует могли бы пополнить то, чего недоставало мне самому, у меня уже не было ни финансовых средств, ни кредита, которые позволили бы мне пригласить такой персонал. И скоро мои дела пришли в такое расстройство, которое сделало неизбежным крушение моих замыслов.
Мое несчастье было предрешено, и борьба против судьбы была теперь только борьбой уже поверженной беспомощности против все усиливающегося врага. Противодействие моему несчастью теперь не вело ни к чему. Между тем, затрачивая огромные усилия на проведение своих опытов, я познал неизмеримо огромную истину и приобрел огромный опыт. Моя убежденность в важности основ моих взглядов и моих устремлений никогда не была большей, чем в момент, когда внешне они потерпели полное крушение. Мое сердце все так же непоколебимо стремилось к той же цели, и я, при своем несчастье, оказался в таком положении, когда, с одной стороны, научился распознавать и схватывать существенно необходимое для моих замыслов, а с другой - то, как окружающие меня люди всех сословий и состояний в действительности думают и действуют в отношении предмета моих устремлений. А между тем при полном, казалось бы, успехе моих торопливых попыток мне не удалось бы так распознать и понять истинность этих взглядов. Я говорю это теперь с душевным волнением и с благодарностью к управляющему мной провидению: в своих бедствиях я все глубже познавал народные бедствия и их источники, так, как их не знает ни один счастливец. Я переносил те же страдания, что и народ, и народ показал мне себя таким, каким он на самом деле был и каким он себя никому не показывал. В течение долгого ряда лет я находился среди него, как сова среди других птиц. Но среди язвительного смеха презиравших меня людей, среди их громких выкриков: «Несчастный! Ты меньше самого последнего поденщика в состоянии помочь самому себе, а воображаешь, что можешь помочь народу!» - среди этих язвительных выкриков, которые я угадывал у всех на устах, мощный поток моего сердца не переставал стремиться к единственной цели - уничтожить источники бедствий, в которые, как яАвидел, был погружен народ, и поэтому мои силы крепли. Мое несчастье все больше учило меня истине, нужной для моей цели. То, что никого не обманывало, меня обманывало всегда; но то, что обманывало всех, меня уже не обманывало.
Я знал народ так, как никто из окружающих меня. Ни восторги по поводу заработков, которые давало ему бумагопрядение, ни его растущее богатство, побеленные дома и великолепные урожаи, ни применение сократического метода некоторыми из его учителей, ни кружки чтения среди сынков старост и брадобреев не вводили меня в заблуждение. Я видел его бедствия, но растерялся, увидев, как велико число их разрозненных, изолированных друг от друга источников, и не продвинулся в отношении практической возможности помочь бедствиям народа в той степени, в какой развились мои взгляды на истинное его положение. Даже книга, которую при всей моей наивности меня заставило написать понимание положения народа - «Лингард и Гертруда», была плодом моей внутренней беспомощности, и среди моих современников явилась она, подобно камню, хотя и говорящему о жизни, но все же мертвому. Многие люди удостоили ее вниманием, но так же мало поняли меня и мои цели, как и я не представлял себе во всех их деталях те силы и взгляды, которые явились предпосылками для написания этой книги.
Я перестал думать о себе, меня увлек вихрь могучего стремления к действиям, внутренние основы которых я недостаточно глубоко осознавал.
Если бы я это сделал, то на какую высоту смог бы подняться в отношении своей цели и как быстро достиг бы ее. Однако я так и не достиг этой цели никогда, потому что не был достоин ее; ведь я искал ее только внешним путем и допустил, что любовь к истине и справедливости стала во мне самом страстью, носившей меня по житейским волнам, как вырванный из почвы тростник, и день за днем мешавшей подмытым корням моего собственного я вновь прорасти в твердой почве, находя питание, столь нужное им для моей цели. Тщетной была надежда, что кто-либо другой отнимет у волн этот вырванный тростник и посадит его в ту почву, в которую я сам не смог его посадить.
Дорогой друг! В ком есть хоть капля моей крови, тот знает теперь, до какой степени падения я мог дойти. И ты, мой Гесснер, раньше, чем продолжать чтение, пролей слезу над моей судьбой.
Очень дурное настроение охватило меня теперь; то, что является истиной и вечным правом, в моем страстном ослеплении превратилось в воздушные замки; с невероятным упорством держался я за слова и звуки, которые для меня самого перестали быть внутренней правдой, и с каждым днем все больше унижался до почитания общих фраз и выкликания под барабанный бой шарлатанских рецептов, которыми новое время хотело помочь роду человеческому.
Однако это не значит, что сам я не чувствовал этого своего унижения и не старался ему противодействовать. В течение трех лет я с невероятными усилиями писал «Мои исследования путей природы в развитии человеческого рода», в основном намереваясь договориться с самим собою по поводу своих любимых идей и гармонически сочетать свои естественные чувства с представлениями о гражданских правах и нравственности. Но и эта работа представляется мне лишь свидетельством моей внутренней беспомощности, пустой игрой моей исследовательской мысли, односторонней, бессильной попыткой выразить то, что я хотел, и лишенной должной практической силы, которая столь нужна была мне для моих целей. Несоответствие моих сил моим устремлениям все возрастало и увеличивало пробел, который я для достижения своей цели должен был, но все меньше был в состоянии заполнить. И пожинал я не больше того, что сеял. Воздействие этой книги на окружающих было таким же, как и воздействие всего того, что я делал; чуть ли не все не понимали меня, и я вблизи себя не нашел и двух людей, которые не намекнули бы мне, что они всю книгу считают галиматьей. Еще недавно один значительный человек, который меня вообще любит, с чисто швейцарской откровенностью выразился по этому поводу следующим образом: «Не правда ли, Песталоцци, вы ведь сами теперь чувствуете, что тогда, когда вы писали эту книгу, сами толком не знали, чего вы хотели?» Но такая уж была у меня судьба - быть неверно понятым и терпеть несправедливость; мне нужно было бы этим воспользоваться, но я этим не воспользовался. Я мог противопоставить своему несчастью только насмешку и презрение к людям и этим вредил своим целям, лишая их того глубокого внутреннего фундамента, который они должны были иметь во мне самом. Я вредил им этим несравненно больше, чем могли им повредить все люди, которые ложно поняли меня и насмехались надо мной в том положении, в каком я оказался. Тем не менее я никогда не отступал от своей цели, но теперь те чувства, которые я испытывал по отношению к ней, закостенели, и эта цель жила в моем расстроенном воображении и омраченной душе.
Я все больше поддавался желанию взрастить священное древо человеческого благополучия на оскверненной почве.
Гесснер! Я, только что толковавший в своих «Исследованиях...» притязания на всякие гражданские права как притязания только моей животной природы и считавший их существенным препятствием к достижению того, что единственно имеет ценность для человеческой природы, то есть считавший их препятствием для достижения нравственной чистоты, сам унизился до того, что среди проявлений внешней силы и внутренней страсти от одного только звука о гражданской правде и правовых понятиях стал ожидать благотворного действия на людей своей эпохи, которые за редким исключением жили только чувствами самодовольных людей и домогались власти и возможности хорошо покушать.
Уже седой, я был все еще ребенком, но теперь уже потерявшим душевный покой ребенком; и хотя средь бурь того времени я все еще стремился к цели всей своей жизни, но более односторонне и заблуждаясь чаще, чем когда-либо прежде. Пытаясь раскрыть общие давнишние источники общественных бедствий, со страстностью излагая гражданские права и их основы, используя в отдельных случаях дух возмущения против страданий народа, я теперь прокладывал путь для своей цели. Но и лучшая истина моих прежних дней составляла для окружавших меня людей только пустые слова; какой же глупостью должен был им показаться мой нынешний взгляд на вещи. Эти люди, как и всегда, смешивали и такого рода истину с грязью, оставались прежними и действовали против меня, как мне и следовало это предвидеть. Но я не предвидел, потому что, мечтая о желанном, витал в облаках, а самолюбие не раскрыло мие глаза на этих людей. Я ошибался не только в каждом хитреце, ошибался и в каждом глупце и был хорошего мнения о любом, кто стоял предо мной и говорил доброе слово. Но все же, может быть, как никто другой, я знал народ и источники его одичания и унижения. Но я ничего не желал, ничего, кроме того, чтобы уничтожить эти источники и прекратить причиняемые им бедствия, а новые люди (novi homines) Гельвеции, желавшие не столь малого и не знавшие народа, разумеется, считали, что я не подхожу для них.
Эти люди, принимавшие в своем новом положении, как потерпевшие кораблекрушение женщины, каждую соломинку за мачту, на которой можно пригнать республику к безопасному берегу, меня, и только меня, считали соломинкой, хотя за нее не могла бы уцепиться даже кошка.
Они не знали и не хотели этого, но делали мие добро; они сделали мне больше добра, чем когда-либо сделали люди. Они помогли мне обрести самого себя и, когда я молча поражался улучшению состояния их корабля после кораблекрушения, не оставили мне ничего, кроме тех слов, которые я произнес в первые дни их замешательства: «Я хочу стать учителем». В этом отношении я встретил доверие, стал учителем и с этого мгновения веду борьбу, заставившую меня против моей воли заполнить пробелы, вызванные моей душевной беспомощностью, пробелы, обыкновенно мешавшие осуществлению моих конечных целей.
Друг! Я откровенно раскрою перед тобой всю мою жизнь и всю мою деятельность с этого момента. Благодаря Леграну я у первой Директории завоевал доверие в отношении народного образования и уже собирался развернуть в Ааргау обширный план воспитания, как внезапно сгорел Станц, и Легран попросил меня вдруг сделать местом моего пребывания этот несчастный город. Я отправился туда. Отправился бы я и в глубочайшие горные ущелья, чтобы приблизиться к своей цели, и я действительно приблизился к ней, но представь себе мое положение: я одинок, лишен каких бы то ни было вспомогательных средств; я и главный надзиратель, и казначей, и дворник, и чуть ли не служанка, я в неотстроенном доме среди неведения, болезней и новшеств всякого рода. Число детей постепенно возросло до восьмидесяти, все разного возраста, одни - с большими претензиями, другие - открыто занимавшиеся нищенством; все, за небольшим исключением, совершенные невежды. Какова задача! Дать им образование, развить этих детей - какова задача!
Я отважился разрешить ее и, находясь среди детей, произносил отдельные звуки и заставлял их произносить эти звуки за собой; кто видел это, поражался результатам. Эти результаты были, конечно, метеором, появляющимся в воздухе и вновь исчезающим; никто не знал их сущности, я и сам не понимал этого. Результаты эти были следствием простой психологической идеи, к которой я пришел интуитивно, идеи, которую я сам неясно осознавал.
То была, собственно, попытка найти ощупью то искусство обучения, которое я искал,- ужасный прием, зрячий наверняка не отважился бы на него; но, к счастью, я был Слеп, иначе и я на него не отважился бы. Я безусловно не знал, что делаю, но я знал, чего хочу, а это значило - либо умереть, либо добиться осуществления своей цели.
Но средства к достижению этой цели были, безусловно, только вызваны нуждой, при их помощи я должен был выпутаться из самого безгранично сложного положения.
Я сам этого не знаю и едва могу понять, как я выпутался; я затеял своего рода игру с нуждой, противился создаваемым ею затруднениям, словно горам, стоявшим предо мною. Кажущуюся физическую невозможность старался побороть силой воли, которая не видела и игнорировала ближайшее мгновение, предстоящее ей, и целиком сосредоточивалась на настоящем, словно, кроме него, ничего не существует и от него зависят жизнь и смерть. Так работал я в Станце до тех пор, пока приближение австрийцев не нанесло моему делу смертельного удара; чувства, подавлявшие меня теперь, довели мои физические силы до того состояния, в котором они были, когда я покидал Станц. До этой минуты я еще кой в чем сомневался относительно основ моей деятельности; но так как я попытался сделать невозможное, то счел возможным то, что и не предчувствовал, и, когда пробрался в непроходимый кустарник, где в течение веков не ступала нога человека, за кустарником нашел тропинки, выведшие меня на столбовую дорогу, по которой также столетиями никто не ступал.
Хочу остановиться на этом подробнее.
Когда я был вынужден обучать детей без какой бы то ни было помощи, я стал учиться искусству обучать одновременно многих; но так как у меня для этого не было никаких средств, кроме возможности самому громко произносить слова, прежде чем их произнесут ученики, то, естественно, появилась мысль заставить детей рисовать, писать и работать во время учения. Беспорядок, господствовавший среди учеников при повторении вслед за мной, привел меня к необходимости отбивать такт, а это усилило впечатление от учения. Совершенное невежество детей вынуждало меня подолгу останавливаться с ними на начальных пунктах, и этот опыт показал мне, что путем полного их усвоения дети уже на низшей ступени способны развить свои духовные силы и испытать то, что может дать ощущение завершенности и совершенства. Как никогда до тех пор, я стал догадываться о связи, существующей между начальными пунктами при обучении каждому предмету и знанием его в полном объеме, и почувствовал, какие огромные пробелы должны возникнуть при изучении любой отрасли знаний, если будет нарушена или не в полной мере соблюдена эта связь.
В результате внимания, уделяемого полному усвоению знаний, мои ожидания были намного превзойдены; у детей быстро стало развиваться сознание своих сил, которое прежде отсутствовало, и в особенности общее стремление к красоте и порядку; они почувствовали свои возможности, и обычно тягостное школьное настроение исчезло из моих комнат, как привидение. Дети желали, могли, добивались, полностью усваивали и смеялись, их настроение не было настроением учащихся; они чувствовали, что неведомые силы пробуждаются ото сна,- это было возвышающее ум и сердце сознание того, куда способны привести и приведут их эти силы.
Дети обучали детей. Они пытались исполнять то, что я велел им делать, и сами находили для этого разнообразные средства; эта многосторонне развивающаяся самодеятельность в начале учения значительно содействовала возникновению и укреплению того убеждения, чтобы истинное развивающее обучение извлекалось из самих детей и в них самих возникало. К этому меня, главным образом, привела нужда. Так как у меня не было сотрудников-учителей, я сажал более способного ребенка между двумя менее способными, он обнимал их, говорил им то, что знал, а они учились повторять за ним то, чего они не знали. Они сидели рядом, искренне любя друг друга. Радость и участие одушевляли их, а обоюдно пробудившиеся в них внутренние силы вели их вперед в такой степени, в какой это только могло сделать взаимное обучение.
Дорогой друг! Ты слышал шум детей при этом совместном обучении, ты видел бодрость и радость, какие оно дает. Скажи сам, что ты чувствовал, когда это увидел? Я видел твои слезы, и в моей груди забушевала ярость против человека, который осмелился бы сказать, что облагораживание народа только мечта.
Нет, это не мечта. Это искусство я вложу в руки матери, в руки ребенка и в руки неискушенного человека, а злодей вынужден будет молчать и больше не скажет: «Это мечта». Боже! Как признателен я тебе за свою нужду! Без нее я не выговорил бы этих слов и не заставил бы злодея замолчать.
Мое убеждение сложилось теперь окончательно. Я долго колебался, но в Станце у меня были дети, силы которых, не ослабленные еще утомлением, вызванным не учитывающим детскую психологию домашним и школьным воспитанием, развивались быстрее. То была другая человеческая порода; самые бедные из них не были похожи на городских бедняков и на слабых детей наших земледельческих и виноградарских районов. Я видел, как разнообразно и открыто проявляются силы человеческой природы и особенности детей,- порча этих детей была порчей здоровой природы, огромная разница по сравнению с порчей, вызванной безнадежной расслабленностью и полным изуродованием, то есть искусственной непригодностью, приобретенной в школе.
Наряду с этим невинным невежеством я видел такую способность к наблюдению и такое твердое понимание познанного и виденного, о которых наши азбучные куклы ни малейшего представления не имеют.
Мне надо было быть слепым, чтобы не понять естественное соотношение, которое должно существовать между реальными и книжными знаниями. На азбучных куклах я понял, какой вред подлинной силе наблюдения и прочному запоминанию окружающих нас предметов могут нанести односторонние книжные знания и лишенное глубокой основы доверие к словам, представляющим собой одни только пустые звуки.
Вот чего я достиг в Станце. Я чувствовал себя способным построить обучение народа на психологической основе, положить в основу этого обучения подлинные познания как результат наблюдения, разоблачить пустоту поверхностных высокопарных слов [общепринятого обучения]. Я чувствовал, что могу раскрыть эту проблему человеку проницательному и непредубежденному; но ограниченной толпе, потерявшей всякую способность летать и плавать, словно гуси, которых откармливали в хлеву и на кухне с тех пор, как они вылупились из яйца,- этой ограниченной толпе я еще не мог объяснить того, что сам хорошо знал. Впереди был Бургдорф, чтобы научить меня этому.
Но подумай только, ты ведь знаешь меня, подумай только, с какими чувствами я уходил из Станца. Когда потерпевший кораблекрушение после утомительных бессонных ночей наконец видит землю, дышит надеждою жить, а затем видит, что злополучный ветер вновь забросил его в беспредельное море, он с трепетом тысячекратно повторяет: «Отчего я не могу умереть?» - и все же не бросается в бездну, все же напрягает утомленные глаза и вновь озирается, вновь ищет какой-либо берег и, когда видит его, до онемения напрягает все свои члены. Так было и со мною.
Гесснер! Представь себе все это, представь себе, что я чувствовал и чего желал, мой труд и крушение всего, мое несчастье, трепет моих расшатанных нервов и мое оцепенение. Да, друг, вот в каком я был состоянии, расставшись со Станцем и приехав в Берн. Фишер познакомил меня там с Цегендером из Гурнигеля, и в Гурнигеле, пользуясь благодетельной добротой Цегендера, я нашел отдых. Я очень нуждался в нем; чудо, что я еще был жив. Но это не был мой берег, то была скала в море, на которой я отдохнул, чтобы плыть снова. Покуда я жив, не забуду этих дней, Цегендер! Они спасли меня, но я не мог жить без своего дела даже в ту минуту, когда с гурнигельских высот смотрел на прекрасную необозримую долину у своих ног,- никогда еще не видел я столь обширной перспективы. И все же, глядя на все это, думал больше о дурно обучаемом народе, чем о красоте этого вида. Я не мог и не хотел жить без своей цели.
Несмотря на то что я был близок к смерти, когда против своего желания уезжал из Станца (я был к этому вынужден военными мероприятиями и полной невозможностью временно продолжать выполнение моего плана), мой отъезд оживил старую болтовню о моей непригодности и абсолютной неспособности терпеливо доводить до конца какое-либо дело. «Да, в продолжение пяти месяцев,- говорили даже мои друзья,- он в состоянии делать вид, что умеет работать, а на шестой это, конечно, будет невозможно. Это следовало бы заранее знать; он ничего не умеет делать до конца и по существу никогда не был способен ни к чему настоящему, кроме одного романа, но и в нем он пережил себя». Мне в лицо говорили: «Только потому, что человек в тридцать лет написал нечто разумное, глупо ожидать от него, что поэтому в пятьдесят он сумеет сделать что-либо разумное». Во всеуслышание говорили, что наибольшее, что можно сказать в мою пользу, это то, что я вынашиваю прекрасную мечту и у меня, как и у всех дураков, вынашивающих что-то, время от времени появляется светлая мысль насчет своей мечты и любимой страсти. Само собой разумеется, что меня никто не выслушивал; между тем все были единодушны в вынесении приговора, что дела в Станце мне якобы снова опротивели и что в действительности мне все внушает отвращение.
Ф. довел до моего сведения странный в этом отношении разговор двух друзей; это произошло в широком кругу, но я не стану описывать подробностей.
Первый. Ты видел, как ужасно он выглядит?
Второй. Да, мне жаль бедного глупца.
Первый. Мне тоже, но ему не поможешь. Всегда, когда он на мгновение излучает свет и можно подумать, что он действительно что-то умеет делать, в следующее же мгновение вокруг него становится темно, и, если к нему подойти поближе, оказывается, что он только сам обжегся.
Второй. Хоть бы раз он сделал что-либо по-настоящему! Но ведь он по гроб неисправим!
Первый. Видит бог, ему надо скорей пожелать смерти!
Такова была награда за мою работу в Станце - работу, за которую в таком объеме и при таких обстоятельствах до сих пор не брался ни один смертный; награда за работу, успешную по существу и в значительной мере содействовавшую тому, что я достиг того уровня, на котором теперь нахожусь.
Все поразились, когда я спустился с гурнигельских высот, одержимый своим прежним желанием и своей прежней целью, и не желал ничего другого, кроме того, чтобы добиться возможности продолжить в каком-либо уголке, без каких-либо побочных соображений то дело, которое я был вынужден прервать.
Ренггер и Штапфер обрадовались; главный судья Шнелль посоветовал мне отправиться в Бургдорф; через несколько дней я был уже там и в лице наместника Шнелля и доктора Гримма встретил людей, знакомых с рыхлым песком, на котором стоят теперь наши старые дряхлые школы, и считавших, что под этим зыбким песком все же можно найти твердую почву. Я им признателен. Они удостоили своим вниманием мои замыслы, доброжелательно к ним отнеслись и оказали действенную помощь в том, чтобы я мог начать ту деятельность, которой добивался.
Но и здесь не обошлось без затруднений. К счастью, ко мне здесь с самого начала относились примерно так, как к любому учителю, зарабатывающему свой насущный хлеб, переходя с места на место. Несколько богачей дружелюбно приветствовали меня; несколько духовных лиц весьма учтиво, но, должен сказать, явно без доверия призвали благословение божие на мои начинания; несколько умных людей полагали, что из всего этого для их детей может получиться какая-то польза,- все, казалось, решили удовлетвориться выжиданием, пока выяснится, что из этого получится.
Но учитель из школы в нижней части города, где учатся дети пришлых лиц, не имеющих здесь прав гражданства, куда я, собственно, был назначен, взглянул на дело несколько глубже. Думается мне, он был того мнения, что конечной целью моего усердного выкрикивания азбуки является захват целиком и полностью его должности. Вскоре на соседних улицах стали распространяться слухи, что гейдельбергскому катехизису грозит опасность. А он в тех городах Швейцарии, где население относится к реформатской церкви, все еще является пищей, на которой детей простых горожан и лиц, не имеющих права гражданства, предусмотрительно держат столько же времени, как и самых беспризорных деревенских остолопов, а ты знаешь, что последних у нас на этой пище держат до тех пор, пока не придет время обручения. Но катехизисом дело не кончилось. На этих улицах стали шептать друг другу на ухо, что сам я ни писать, ни считать, ни даже правильно читать не умею.
Итак, мой друг, ты видишь, что в уличных пересудах не всегда все неверно; я действительно не умел ни писать правильно, ни читать, ни считать. Но из таких уличных истин всегда делаются преувеличенные заключения. Ты видел это в Станце; я мог научить письму, сам не умея верно писать, и незнание мною всех этих вещей было, наверное, существенно необходимо, чтобы привести меня к максимальной простоте метода обучения и поискам средств, с помощью которых даже самый неопытный и незнающий человек смог бы в этом деле добиться успеха у своих детей.
Между тем от лиц, не имеющих права гражданства в Бургдорфе, нельзя было и ожидать, что они со всем этим заранее примирятся и тем более, что они этому не поверят. Они и не сделали этого. На своей сходке они постановили, что не желают испытывать новый метод обучения на своих детях, пусть уж лучше сами граждане [города Бургдорфа] испытывают этот метод на своих.
Так и случилось. Со всем искусством, которое необходимо применить в таком месте и для достижения подобной цели, покровители и друзья добились наконец того, что я получил доступ в начальные школы верхнего города.
Я считал себя счастливым. Но вначале был словно напуган, боялся каждое мгновение, что меня еще раз выставят из моего класса. Это сделало меня, несомненно, еще менее искусным, чем я был обычно, и когда я представляю себе тот пыл и энергию, с какими в первое время пребывания в Станце как бы строил волшебный храм, а затем подумаю о робости, с какой я, как ремесленник, надел на себя школьное ярмо в Бургдорфе, то почти не понимаю, как один и тот же человек мог делать и то, и другое.
Здесь господствовали школьный порядок, видимость ответственности, некоторая доля педантизма и высокомерия. Все это было мне чуждо; никогда не выносил я чего-либо подобного; но я добивался своей цели, и мне пришлось все это выносить. Ежедневно с утра до вечера выкрикивал я свою азбуку и без всякого плана продолжал идти эмпирическим путем, который мне пришлось прервать в Станце. Неутомимо составлял ряды слогов, исписал рядами слогов и чисел целые книги, всячески старался найти предельно простые формы начального обучения чтению и счету, позволяющие с величайшим психологическим искусством постепенно вести ребенка от первой ступени ко второй, а затем без перерыва, на основе вполне усвоенной второй ступени, быстро и надежно подвести его к третьей и четвертой. Но вместо букв, которые я заставлял писать детей грифелем в Станце, теперь заставлял их чертить углы, четырехугольники, линии и дуги.
Во время этой работы постепенно возникла идея создания азбуки наблюдения, очень важной для меня в настоящее время, а после осуществления этой идеи мне представлялся, хотя тогда и был еще не совсем ясен, общий метод обучения во всем его объеме. Прошло немало времени, пока мне стал ясен этот общий метод. Тебе непонятно, но это, конечно, правда: уже в течение нескольких месяцев я работал над началами опыта, имевшего целью свести средства обучения к элементам, и все сделал для того, чтобы максимально упростить их, однако еще не знал их взаимосвязи или по меньшей мере еще отчетливо не сознавал ее; но с каждым часом я все больше ощущал, что я продвинулся вперед, сильно продвинулся вперед.
Уже с молодых лет мне проповедовали, что святое дело - начинать службу с самых низших должностей; но, чтобы творить чудеса, как я знаю теперь, даже с седыми волосами надо начинать службу с самых низов. Я не хочу творить чудес и никак не создан для этого. Я и на самом деле не достигну такой высоты и не захочу каким-либо образом путем шарлатанства создать впечатление, что нахожусь на этой высоте. Если бы я и захотел сделать это, не смог бы. Знаю, насколько теперь мои силы стали слабее; но если люди, сохранившие в моем возрасте в полной мере свежую голову и неиспорченные нервы, захотят или должны будут в таком деле, как мое, начинать службу с самых низов, они погибнут так или иначе. Впрочем, такие люди в моем возрасте ищут для себя спокойных кресел, что им справедливо и полагается.
Со мной дело обстоит по-иному: в старости мне приходится даже радоваться, что мне дают возможность начать службу с самых низших должностей. Охотно Делаю это, но на свой лад. Все мои действия и все мои стремления направлены на поиски столбовой дороги, преимуществом которой является то, что она имеет прямое направление и всем доступна. Благодаря этому преимуществу исчезают чары всех извилистых дорог, на которых обычно люди достигают почестей и возможностей творить чудеса. Если бы я сделал максимум того, чего добиваюсь, мне стоило бы только рассказать об этом, и самый бесхитростный человек мог бы это сделать вслед за мной. Но, несмотря на то что я ясно предвижу, что не достигну ни почестей, ни чудес, все же считаю венцом своей жизни то, что и теперь еще, на старости лет, долгие годы служу этому делу на низших должностях. Преимущества этого с каждым днем становятся для меня яснее.
Но, выполняя все свои будничные школьные обязанности не поверхностно, а занимаясь ими - с перерывом в несколько часов - с восьми утра до семи вечера, я, естественно, каждую минуту наталкивался на факты, подтверждающие существование физико-механических законов, согласно которым наш ум легче или труднее воспринимает и удерживает все внешние впечатления. Я и свое преподавание с каждым днем все больше старался построить на основе таких правил, но на самом деле до тех пор не осознавал их, пока советник Глэр, которому я однажды прошлым летом старался объяснить свои действия, не сказал мне: «Vous voulez mechaniser l'education».
Я еще очень мало понимал по-французски. Я думал, что этими словами он хотел выразить, что я пытаюсь привести средства воспитания и обучения в психологически правильную последовательность, и, если его слова понять в этом смысле, он, действительно, попал в самую точку и, безусловно, подсказал мне слово, обозначавшее сущность моей цели и всех средств для ее достижения. Я долго еще, быть может, не набрел бы на это слово, потому что в ходе своего преподавания не отдавал себе отчета, а полагался на совершенно неосознанные, но живые впечатления, которые придавали мне уверенность в моих действиях, но не способствовали их пониманию. Иначе поступить я не мог. В течение тридцати лет я не прочитал ни одной книги и не мог прочитать ни одной. Я не находил слов для выражения абстрактных понятий и жил только убеждениями, которые были результатом глубоких, но большей частью забытых интуиции.
Так и теперь, не осознавая принцип, из которого исходил я, объясняя какие-либо предметы, стал руководствоваться тем, как они воздействуют на чувства детей. Подобно тому, как я прослеживал начала обучения до их крайних пределов, я старался выяснить момент, в который начинается обучение ребенка, и вскоре пришел к убеждению, что час рождения ребенка является первым часом его обучения. С момента, когда чувства ребенка становятся восприимчивыми к впечатлениям от природы, именно с этого момента природа начинает его учить. Новое в самой жизни есть не что иное, как только что созревшая способность воспринимать эти впечатления; оно есть не что иное, как пробуждение физических задатков, изо всех своих сил стремящихся к своему развитию и созреванию; это не что иное, как пробуждение сформировавшегося теперь животного, которое хочет стать и станет человеком.
Итак, любое обучение человека есть не что иное, как искусство содействовать стремлению природы к своему собственному развитию, и это искусство в значительной мере основывается на соразмерности и гармонии впечатлений, которые должны быть восприняты ребенком с определенным уровнем развития его сил. Следовательно, во впечатлениях, которые должны быть усвоены ребенком во время обучения, следует установить последовательность; ее начало и развитие должны полностью соответствовать началу и развитию тех сил, которые должны быть сформированы в ребенке.
Итак, я вскоре убедился в том, что исследование этих последовательных рядов во всех областях человеческого знания и в особенности в тех основных пунктах, из которых исходит развитие человеческого ума, является простым и единственным способом получения когда-либо настоящих школьных книг и учебников, соответствующих нашей природе и потребностям. Так же скоро я убедился и в том, что при составлении этих книг основным является так распределить содержание обучения, чтобы оно соответствовало уровню развития детских сил. Для всех разделов обучения необходимо с величайшей точностью определить, что из их содержания подходит для каждого возраста, чтобы, с одной стороны, не скрыть от ребенка ничего, к чему он уже вполне способен, и, с другой стороны, не перегрузить и не привести его в смущение ничем, к чему он еще не вполне способен.
Мне стало ясно, что ребенку следует дать значительные реальные знания и знания в области языка, прежде чем целесообразно будет учить его чтению или хотя бы складам; наряду с этим суждением у меня возникла мысль, что в самом раннем возрасте дети нуждаются в психологически обоснованном руководстве для разумного наблюдения всех предметов. Но, так как подобное руководство невозможно осуществить, не владея в должной мере искусством [обучения], а от людей неподготовленных нельзя его ожидать, я неизбежно должен был напасть на мысль о необходимости книг для наглядного обучения. Эти книги должны предшествовать букварям и сделать понятия, которые желают создать у детей при помощи языка, наглядными посредством хорошо отобранных реальных предметов, с которыми детей знакомят в натуральном виде или в виде искусных моделей и рисунков.
Несмотря на всю ограниченность моих средств, а также несовершенство и односторонность моего опыта, удачный эксперимент все же самым очевидным образом подтвердил мое незрелое суждение по этому поводу. Одна чувствительная мать доверила мне обучение своего мальчика, едва достигшего трехлетнего возраста. Некоторое время я наблюдал за ним по часу ежедневно и как бы на ощупь испытывал свой метод; при помощи букв, фигур и всего, что было у меня под рукой, я пробовал его учить, то есть при помощи всех этих средств пытался возбудить у него определенные понятия и суждения. Я заставлял его точно называть то, что ему было о каждом предмете известно,- цвет, составные части, положение, форму и число. Я должен был вскоре отказаться от того, что составляет первые мучения юности - от злосчастных букв; он хотел только картинок и вещей и вскоре стал точно выражаться относительно предметов, входивших в круг его знания; на улице, в саду и в комнате он находил материал для своих знаний; вскоре он стал правильно выговаривать даже самые трудные названия растений и животных, сравнивать совершенно незнакомые ему предметы со знакомыми и таким образом вырабатывать определенные представления о них.
Хотя этот эксперимент уводил меня с основного пути, а впечатления от неизвестного и далекого мешали порой впечатлениям от известного и близкого, все же он проливал яркий свет на средства возбудить задатки ребенка и содействовать самодеятельному развитию его способностей. Но в отношении того, что я, собственно, искал, этот эксперимент не удовлетворял еще и потому, что ребенок прожил уже целых три года, не использовав эти годы должным образом, а я убежден в том, что природа еще до этого возраста дает детям определенные представления об огромном количестве предметов. Необходимо только психологически умело связать эти представления с речью, чтобы довести их до высочайшей степени ясности и, с одной стороны, дать детям возможность связать воедино основы разносторонних искусств и истин с тем, чему их научила сама природа, и, с другой стороны, то, чему их научила природа, использовать в качестве средства для объяснения тех основ искусств и истин, знание которых им хотят преподать. И то и другое - их силы и их опыт - в этом возрасте уже велики; но наши школы, не учитывающие детской психологии, действительно не что иное, как искусные машины для удушения всех результатов силы и опыта, которые в детях вызывает к жизни сама природа.
Ты знаешь это, мой друг. Но еще раз на мгновение представь себе весь ужас этого убийства. Детям до пяти лет дают возможность полностью наслаждаться природой; любому впечатлению от природы позволяют на них действовать, дети ощущают силу природы, они успели уже насладиться ее непринужденностью и всеми ее прелестями. Их развитие уже пошло по тому свободному естественному пути, по которому идет развитие чувственно счастливого дикаря. И после того как дети целых пять лет наслаждались блаженством чувственной жизни, заставляют вдруг исчезнуть всю окружающую их природу; тиранически лишают их возможности вести образ жизни, преисполненный прелести непринужденности и свободы; как овец, сбивают их в кучу в вонючей комнате; целыми часами, днями, неделями, месяцами и годами неумолимо заставляют рассматривать жалкие, неинтересные и однообразные буквы и, словно цепью, приковывают детей к образу жизни, столь отличному от их прежнего, что можно сойти с ума.
Не стану больше описывать, не то перейду еще к изображению огромного количества учителей, тысячи которых в наши дни только из-за своей неспособности найти честный заработок каким-либо другим способом подчиняются тяжелым условиям существования этого сословия. Но и в этом случае, в зависимости от того, насколько они способны к чему-нибудь лучшему, оплачиваются так, чтобы только не умереть с голоду. Как сильно при этих условиях приходится страдать детям, или, по меньшей мере, как они запущены.
Друг, скажи мне, может ли удар меча по шее, лишающий преступника жизни, воздействовать на его тело сильнее, чем воздействует на душу детей такой переход от прекрасного руководства природы, которым они долго наслаждались, к невероятно жалкому состоянию дел в школе? Вечно ли будут люди слепы, неужели никогда не доберутся до первоисточников, из которых проистекают расстройство нашего духа, разрушение нашей невинности, гибель наших сил и последствия всего этого, приводящие нас к неудовлетворенности жизнью, тысячи из нас к смерти в госпиталях и к неистовству в цепях и оковах?
Дорогой Гесснер! Как хорошо мне будет в могиле, если я хоть немного посодействую тому, чтобы всех познакомить с этими источниками! Как хорошо мне будет в могиле, если мне удастся связать природу и искусство обучения народа настолько тесно, насколько они теперь насильственно разъединены! Ах, как самое сокровенное во мне возмущается тем, что природа и искусство обучения не только разъединены, но из-за дурных людей находятся в вопиющем разладе между собой.
Похоже на то, что некий злой дух в течение столетий копил все это для нашей части света и нашего века, чтобы одарить нас утонченнейшим умением добиваться этого адского разрыва, чтобы в век философии сделать нас такими бессильными и жалкими, каким род человеческий никогда и нигде не делали самообман, высокомерие и самомнение.
Как охотно я забываю мир, где все так выглядит, и как при этих условиях я хорошо себя чувствую возле моего милого маленького Людвига, настроение которого заставляет меня самого все глубже вникать в дух первоначальных книг для малолетних. Да, мой друг, именно они должны нанести и нанесут удар бессмысленности современного обучения; их дух становится для меня все более ясным, они должны исходить из простейших основных частей человеческих знаний; они должны глубоко запечатлевать в детях существеннейшие формы всех предметов; они должны рано и отчетливо вызывать в них первое понимание соотношения чисел и мер; они должны научить их выражать словами весь объем их знаний и опыта и повсюду полностью заполнять им первые ступени лестницы познания, по которой сама природа ведет нас к овладению любым умением, к приобретению любой способности.
Как много мы теряем из-за отсутствия подобной книги! И не только в том отношении, что нам следовало бы самим с помощью нашего искусства создать ее, но даже и в том случае, если бы и не было такой необходимости. Живым духом, которым проникнута эта книга, нас окружает природа без всякого содействия с нашей стороны. А мы этого духа лишены и насилуем себя, когда своими жалкими народными школами и их односторонним словесным обучением гасим в себе самих последний след пылающего резца, которым природа хочет запечатлеть этот дух в нашем сердце.
Однако вернусь к своей теме.
Изыскивая, с одной стороны, исходные начала практических средств, способствующих основанному на знании психологии развитию задатков и сил человека; а также стремясь выяснить, каким образом эти средства пригодны и применимы для воспитания детей начиная с колыбели, и, с другой стороны, будучи вынужден одновременно обучать детей, развивавшихся и воспитывавшихся совершенно вне круга этих взглядов и средств, я в своей деятельности в различных случаях естественно впадал в противоречия с самим собой. Я проводил и должен был проводить мероприятия, которые, казалось, полностью противоречили моим принципам и главным образом психологически обоснованным последовательным рядам для приобретения реальных знаний и знаний языка, на основе которых должны были развиваться понятия детей. Я не мог поступить иначе и должен был ощупью выявлять в детях степень развития сил, которых сам не мог вложить в них. Я делал это любым доступным мне способом и везде, даже при такой мерзости запустения, находил у этих детей силы гораздо более развитыми, чем это мне казалось возможным ири неимоверной скудости полученных ими знаний и недостаточно развитых способностях в результате такого обучения. В той мере, в какой люди влияли на детей, я находил в них невыразимое оцепенение, но природа все же не была убита. Теперь я проверил это и могу сказать: много, невероятно много времени пройдет, прежде чем заблуждения и безумие рода человеческого полностью заглушат природу в сердце ребенка.
Не кто иной, как бог, вложил в нашу душу противовес нашему же собственному безумию. Жизнь и правда всей окружающей нас природы поддерживают и этот противовес, и вечное благоволение к нам творца, который желает не того, чтобы священное в нашей природе погибло от нашей слабости и нашего неведения, а чтобы все дети рода человеческого до тех пор уверенно достигали познания истины и справедливости, пока они по собственной вине не потеряют своего природного достоинства, по собственной вине и с полным сознанием ее не запутаются в лабиринтах заблуждений и пучинах порока. Но большинство современников не знают, что бог сделал для них, и не придают никакого значения огромному влиянию природы на наше воспитание; наоборот, они превозносят каждую свою ничтожную мелочь, которую неумело и глупо пытаются добавить к великому действию природы, будто для рода человеческого их умение означает все, а природа - ничто; а между тем одна природа делает нам благо, она одна неподкупно и невозмутимо ведет нас к истине и мудрости. Чем больше я следовал ей и старался связать свои действия с ее действиями, чем больше напрягал свои силы, чтобы идти с ней нога в ногу, тем более неизмеримыми казались мне ее шаги; но такой же неизмеримой казалась мне и способность ребенка следовать природе.
Я нигде не обнаруживал слабости, кроме как в умении использовать то, что уже есть, и проявлял ее сам, когда хотел везти там, где следует не везти, а только нагрузить повозку, которая бама способна двигаться, или, вернее говоря, когда из детской души надо было извлечь то, что в ней самой имеется, что требует лишь возбуждения, но не должно вноситься извне. Я стал теперь трижды думать, прежде чем решить: «Дети этого не могут»,- и десять раз думать, прежде чем сказать: «Для них это невозможно». Дети делали всё то, что для их возраста мне самому казалось невозможным.
Я заставлял трехлетних детей читать по складам самую бессмысленную галиматью только потому, что это было безумно трудно. Друг! Ты слышал, как дети, не достигшие четырехлетнего возраста, наизусть произносили длиннейшие и труднейшие предложения. Счел ли бы ты этот факт возможным, если бы сам не видел этого? Точно таким же образом я давал им заучивать целые листы с географическими названиями, написанными очень сокращенно, и читать самые незнакомые слова, обозначенные лишь двумя буквами, в то время как они едва разбирали по складам печатное. Ты видел, как уверенно и правильно они читали эти листы и с какой очевидной легкостью произносили наизусть.
Я пытался даже постепенно разъяснить некоторым детям постарше очень сложные и им совершенно непонятные предложения из природоведения. Повторяя за мной вслух и читая, они заучивали наизусть предложения, а также вопросы, разъясняющие их. Поначалу, как и всякое катехизирование, это было только попугайским повторением неизвестных и непонятых ими слов. Однако резкое разграничение отдельных понятий, определенный порядок в этом разграничении, навсегда запомнившееся глубокое понимание неизвестных слов, даже в своей темноте излучающих подобие света и ясности, постепенно все больше приводили детей к осознанию истины и пониманию данного предмета, проглядывавшему постепенно, как луч солнца из-за самого густого облака.
В ходе этих проводившихся вслепую первых опытов, когда, несмотря на очень ясное понимание моих целей, допускались ошибочные мероприятия, я все же постепенно пришел к определенным положениям, и мне с каждым днем становилось яснее, что с детьми раннего возраста следует не резонерствовать, а применять следующие средства для их умственного развития:
1. Все больше расширять круг их наблюдений.
2. Прочно и систематически закреплять осознанные ими наблюдения.
3. Предоставлять детям обширные познания в области языка для выражения всего того, с чем их познакомили и еще частично познакомят природа и обучение.
Заявляю, что в то время как эти три положения с каждым днем становились для меня все более несомненными, я постепенно твердо убеждался также и в необходимости:
1) наглядных книг для детей младшего возраста;
2) твердого и определенного метода объяснения детям содержания этих книг;
3) основанного на этих книгах и на этом методе объяснения руководства для понимания детьми названий и слов, произнесение которых не должно вызывать у них затруднений даже прежде, чем настанет время учить их чтению по складам.
Преимущество раннего и быстрого усвоения обширной номенклатуры неоценимо для детей. Прочное усвоение названий навсегда сохраняет в памяти самый предмет, как только эти названия дошли до сознания детей, а соответствующее действительности и правильное соединение названий в ряд развивает и поддерживает в детях понимание действительной взаимосвязи предметов. Преимущества этого постепенно возрастают.
Никогда, однако, не следует думать, что если ребенок что-либо понимает не до конца, то для него это дело вообще совершенно бесполезно. Известно, что, если ребенок вместе с изучением азбуки и благодаря ему усвоит, как звучит большая часть даже научной номенклатуры, он благодаря этому пользуется по меньшей мере тем же преимуществом, которым обладает в домашних условиях ребенок, ежедневно, начиная с колыбели, знакомящийся в большом торговом доме с названиями бесчисленного количества предметов.
Гуманный Фишер, у которого были цели, подобные моим, наблюдал мой метод с самого начала и справедливо оценил его, как ни отличался он от его собственного метода и его собственных намерений. Письмо, написанное им Штейнмюллеру насчет моих опытов, примечательно в отношении его взглядов на этот предмет в тот период.
Приведу его здесь с некоторыми своими примечаниями. «Для суждения о педагогических начинаниях Песталоцци необходимо знать психологическое основание, на котором покоится его здание. Это основание правильно, хотя на наружной стороне здания еще имеются некоторые шероховатости и диспропорции. Причины многих из этих недостатков кроются в эмпирически-психологическом подходе зачинателя всего этого, условиях его жизни, судьбе, исканиях и опыте. Трудно поверить, как неутомимо проводит он эксперименты, и так как он, за исключением нескольких руководящих идей, больше философствует после проведения экспериментов, чем до них, то ему приходится умножать количество экспериментов, зато их результаты становятся более надежными. Между тем, чтобы ввести эти результаты, так сказать, в повседневную жизнь, то есть приспособить их к уже имеющимся понятиям, отношениям и требованиям людей, он нуждается либо в доброжелательных, согласных с ним помощниках, которые помогли бы ему отчеканить форму, либо в очень значительном сроке, чтобы постепенно самому найти эту форму и посредством ее, так сказать, придать тело духу, оживляющему его.
Положения, на которые опирается его метод, примерно таковы. (Следующие за этим пять принципов, которые Фишер называет положениями моего метода, не что иное, как отдельные суждения о моей цели; в качестве положений они подчинены основополагающим взглядам, приведшим меня к этим положениям. Здесь, однако, не хватает важнейшего суждения о цели, из которой я исхожу. Именно: я желаю помочь исправлению недостатков обычного школьного обучения преимущественно в низших школах и найти формы обучения, свободные от этих недостатков.- И. П.)
Во-первых, он хочет интенсивно повысить умственные силы ребенка, а не только обогатить его экстенсивно представлениями.
Этого он надеется достичь самыми разнообразными способами. Громко и часто произнося детям слова, объяснения, предложения и длинные периоды, заставляя детей повторять все это вслед за собой, наряду с определенной частной целью, которую преследует каждый из этих приемов, он хочет развить их слух, внимание, упражнять память. По той же причине он заставляет детей при повторении вслед за ним рисовать по своему выбору грифелем на аспидных досках или выводить буквы. (Уже тогда я заставлял их чертить преимущественно линии, углы и дуги и заучивать наизусть их определения, а в своих правилах обучения письму, которые я стремился установить экспериментальным путем, исходил из основанного на моем педагогическом опыте положения, что дети намного раньше способны понимать пропорции и владеть грифелем, чем владеть пером и выводить маленькие буквы.- И. П.)
К концу урока он раздает своим ученикам тонкие листки из прозрачного рога; на этих табличках выгравированы линии и буквы, и пользование ими для учеников гораздо легче, чем пользование моделями, так как дети кладут роговые листки на нарисованные ими фигуры и благодаря прозрачности листков могут произвести соответствующее сравнение. Одновременное занятие двумя делами служит подготовкой ко множеству встречающихся в жизни случаев и работ, когда внимание приходится распределять, не впадая в рассеянность. Профессиональные школы, к примеру, целиком основываются на этой способности.
(Во время своих опытов тридцатилетней давности я получил в этом направлении самые положительные результаты. Уже тогда я выработал у детей умение считать при прядении, но сам не мог проследить за счетом, не имея перед собой написанного текста. Все дело в психологии форм обучения. Ребенок должен полностью овладеть ручным трудом, которым он занимается во время учения, а заданный урок, выполняемый им за работой, во всяком случае должен быть только легким добавлением к тому, что он уже знает.- И. Л.)
Во-вторых, он целиком связывает свое преподавание с изучением языка.
(Собственно, это значит, что я наряду с подлинным созерцанием природы считаю для человека язык важнейшим средством познания. Я исходил из того принципа, что ребенок должен научиться говорить, прежде чем его можно будет учить сознательному чтению. Но и искусство научить детей говорить я связывал с интуитивными понятиями, которые дает им природа, и с теми, которые должно дать им искусство обучения. В языке действительно отразились результаты всего человеческого прогресса; дело только в том, чтобы психологически проследить путь этого развития. Нить этого психологического изучения необходимо искать в самой природе развития языка. Дикарь сначала называет данный предмет, затем обозначает его, наконец, связывает его, но в высшей степени примитивно сего названием. И лишь позже он научится определять свойства предмета, изменяющиеся в зависимости от времени и обстоятельств, прибегая к помощи окончаний и соединений. Согласно этим взглядам я постараюсь удовлетворить требованию Фишера психологически изучать язык, что будет мною сделано подробнее под рубрикой Язык.- И. П.)
Он не хочет вступать в рассуждения с детьми, пока не даст им запас слов и оборотов, который они научатся применять там, где это следует, соединять и разъединять. Поэтому он обогащает их память простым объяснением чувственных предметов и таким образом учит детей описывать то, что их окружает,- следовательно, учит отдавать себе отчет в своих представлениях и так управлять ими, чтобы теперь довести до полной ясности и ранее имевшиеся у них представления.
(Мое мнение об этом следующее: чтобы направить детей на путь разумного и самостоятельного мышления, нужно по возможности избегать того, чтобы дети просто зря болтали и приучались высказываться о вещах, которые они знают лишь поверхностно. Полагаю, что время учения не есть время суждений; время суждений начинается с окончанием учения. Оно наступает тогда, когда появляется зрелый подход к тем причинам, которые дают достаточно оснований для вынесения суждения. Полагаю, что каждое суждение, чтобы быть вполне осознанным высказывающим его индивидуумом, должно вытекать таким же зрелым и завершенным из полного знания причин, как созревшее зерно свободно, без постороннего вмешательства, само выпадает из шелухи.- И. П.)
Он прививает детям механические навыки и известную беглость в речи, давая им упражнения в несложных склонениях и спряжениях. (Эти упражнения ограничиваются только описанием знакомых им реальных предметов.- И. П.) При этом исключительно сильно развивается их непосредственность. Благодаря многим примерам дети знакомятся с точными формами описания и приобретают умение пользоваться ими. В дальнейшем они применяют эти формы по отношению к тысяче встречающихся им предметов и придают своим объяснениям и описаниям отпечаток четкой определенности. (В настоящее время я стремлюсь найти в числе, измерении и языке всеобщие и первейшие основы для этой цели.- И. П.)
В-третьих, он пытается подобрать для всех видов умственной деятельности точные данные, или рубрики, или,, руководящие идеи. (Это значит, что я ищу в искусстве обучения и природе в полном их объеме основные методы наблюдения, факты, которые благодаря их определенности и всеобщности могут быть использованы в качестве плодотворного средства для облегчения познания многих им подчиненных и связанных с ними предметов. Таким образом, я даю детям данные, побуждающие их обращать внимание на сходные предметы. Я свожу в рубрики ряды аналогичных понятий; их определение дает возможность разграничить целые ряды предметов и уяснить детям сущность их различий.- И. П.)
Данные, как ни бессистемно они преподносятся, связаны друг с другом: это представления, между которыми существует взаимосвязь. Они вызывают потребность дополнять, легко группировать предметы, способствуя развитию пытливости. Рубрики содействуют классификации воспринимаемых представлений: они вносят порядок в их хаотическую массу; установленный каркас побуждает ребенка с тем большим усердием заполнять отдельные его клетки. Сказанное относится к главным рубрикам по географии, естественной истории, технологии и т. д. Кроме того, аналогия, играющая решающую роль при выборе предметов, содействует развитию памяти. Руководящие идеи заключаются в определенных задачах, которые сами по себе являются или могут быть предметом отдельных наук. Если эти задачи разложить на составные части, представить ребенку в понятном для него виде, в расчете на данные, которые уже есть у него или могут быть им легко найдены, и использовать для упражнений в наблюдении, то эти задачи приведут к тому, что ум ребенка станет неустанно работать над их разрешением. Простой вопрос; что человек может использовать из трех царств природы для приготовления себе одежды? - является примером такого метода. Ребенок станет под этим углом зрения рассматривать и исследовать многое, что, на его взгляд, может помочь ему в разрешении этой технологической задачи. Таким образом, ребенок сам создаст для себя ту науку, которую он должен изучить. Конечно, ему должны даваться нужные для этого материалы. К руководящим идеям относятся также предложения, которые в качестве практических правил вначале усваиваются только памятью, но постепенно приобретают силу, пригодность и значение и именно благодаря этому глубже запечатлеваются и оказываются более действенными.
В-четвертых, он хочет упростить механизм обучения и учения х. То, что он включает в свои учебники и хочет преподать детям, должно быть настолько простым, что любая мать, а позднее любой учитель с минимальными педагогическими способностями могут все это понять, прочесть вслух, объяснить и сопоставить. Особенно он желает, облегчив метод обучения речи и чтению, сделать первоначальное обучение детей приятным и интересным для их матерей и, таким образом, как он выражается, постепенно ликвидировать потребность в начальных школах, заменив их улучшенным домашним воспитанием. Именно поэтому он хочет, как только будут напечатаны его учебники, провести опыт с матерями, и можно надеяться, что правительство примет участие в этом деле, установив небольшие премии.
(Я знаю трудности, с которыми связано выполнение этого предложения. Повсюду кричат, что матери не согласятся взвалить на себя новую работу вдобавок к уборке и стирке, вязанию и шитью, ко всем их трудным обязанностям жизни; и сколько бы я на это ни отвечал, что это не труд, а игра, что она не отнимет у них времени, а скорее заполнит пустоту тысячи тягостных для них минут,- этого не понимают и отвечают мне всегда: «Они не захотят!» Однако патер Бонифаций, в 1519 г. сказавший Цвингли: «Это невозможно, матери никогда не станут читать с детьми библию; они никогда не станут ежедневно произносить с ними утренние и вечерние молитвы»,- нашел все-таки в 1522 г., что они это делали, и сказал: «Я этому не поверил бы!» Я уверен в своих средствах, знаю и надеюсь, что еще прежде, чем я умру, где-либо какой-либо новый патер Бонифаций по этому поводу скажет то же, что и старый в 1522 г. Я могу подождать, такой патер найдется.- И. П.)
С этим положением связано пятое: он хочет популяризировать науку. (То есть хочет повсюду добиться способности рассуждать и мыслить, нужной всем людям для самостоятельной и разумной жизни. Но не для того, чтобы науку, как таковую, сделать обманчивой игрушкой для бедняков, нуждающихся в хлебе, а, напротив, для того, чтобы бедняков, нуждающихся в хлебе, с помощью первейших основ истины и мудрости освободить от опасности превращения в жалкую игрушку как своего собственного неведения, так и коварства других.- И. П.) Этого надо добиваться посредством создания учебников, которые путем тщательно отобранных слов и предложений раскрывали бы основное содержание наук и представляли собой, так сказать, огромные камни, из которых позднее легко можно было бы сложить весь свод.
(Я бы по этому поводу выразился лучше так: этого надо добиваться преимущественно путем упрощения начальных пунктов обучения и непрерывного продвижения ко всему тому, чем можно обогатить индивидуальные познания каждого человека в отдельности. Сами учебники должны быть не чем иным, как искусственным продолжением того, что сама природа делает для обучения человека всем предметам при любых положениях и обстоятельствах. Учебники должны делать не что иное, как искусственно подготавливать силы, необходимые человеку для надежного пользования тем, что природа сама делает для его всестороннего развития.- И. П.)
Далее это должно достигаться посредством раздачи и дешевой продажи учебников. Каждый учебник должен быть непосредственным продолжением предыдущего, а все вместе - составлять единое целое; при этом, однако, каждый учебник должен представлять собой законченное целое и распространяться в отдельности. Для той же надобности он по крайне низким ценам напечатает географические карты, геометрические фигуры и т. д. Доход от этих изданий, за вычетом расходов, он предназначает на усовершенствование своего дела, то есть для практического применения в каком-нибудь вновь организуемом институте, школе или сиротском приюте. (Это слишком сильно сказано. Я не в состоянии, за вычетом только расходов по печатанию, подарить обществу доход от сочинений, являющихся результатом всей моей жизни и тех экономических жертв, которые во имя этого приносил. Но, несмотря на разнообразные пожертвования, которые я до сих пор сделал в пользу своего начинания, я до самой своей смерти, наряду с тем, что стану отдавать ему все свое время и все силы, буду продолжать жертвовать большую часть дохода от моих педагогических сочинений в том случае, если правительство или частные лица дадут мне возможность создать соответствующий моим принципам сиротский дом.- И. П.)
В отношении школьного обучения особенно необходимо добиваться того, чтобы учитель, минимально подготовленный, не только не вредил, но даже мог бы целеустремленно двигаться вперед.
(Это существенно. Я полагаю, что нельзя и помыслить о том, чтобы народное образование продвинулось хотя бы на шаг вперед, пока не найдены методы обучения, которые, по меньшей мере до окончания учащимися начальной школы, сделают учителя простым механическим выполнителем метода, результаты которого должны проявить себя благодаря природе самого метода, а не искусству человека, применяющего его. Я определенно считаю, что учебник хорош лишь постольку, поскольку малосведущий учитель может его использовать почти с таким же успехом, как сведущий и талантливый, и по крайней мере удовлетворительно в случае необходимости. Учебник должен быть составлен таким образом, чтобы малоподготовленный учитель и даже мать могли использовать его как руководство, достаточное для того, чтобы всегда быть на шаг впереди самого ребенка в том постепенном искусственном развитии, к которому они должны его привести. Ребенку не требуется большее; и большего вы, по меньшей мере в течение столетий, массе учителей дать не сумеете. Однако некоторые строят воздушные замки и кичатся идеями разума и самостоятельности, существующими только на бумаге, а в действительности представленными в классных комнатах даже менее, чем в портновских и ткацких мастерских. Правда, ни в одном ремесле так не рассчитывают на болтовню, как в ремесле обучения; и если подсчитать, как долго уже рассчитывают на эту болтовню, то в глаза бросится связь этого заблуждения с причинами, его породившими.- И. П.)
Далее школьное обучение выиграет при следующих условиях: если можно будет сразу и одинаково обучать много детей, пробудить в них чувство соревнования и облегчить обмен усвоенными знаниями; если представится также возможность при помощи других приемов, например аналогии между новым и старым материалом, порядка, устойчивого внимания, произнесения вслух и других упражнений, избежать или сократить прежние окольные пути обогащения памяти».
Вот что писал Фишер. Все его письмо рисует благородного человека, почитающего истину даже тогда, когда она не прикрашена, и даже в том случае, когда ее окутывает настоящая тень. Он был восхищен видом моих детей в Станце, и с того дня, когда они произвели на него такое впечатление, он стал проявлять истинное внимание ко всей моей деятельности.
Но он умер прежде, чем мой опыт достиг такой степени зрелости, которая позволила бы ему увидеть в нем больше, чем он в действительности увидел. С его смертью для меня началась новая эпоха.

продолжение книги ...





Популярные статьи сайта из раздела «Сны и магия»


.

Магия приворота


Приворот является магическим воздействием на человека помимо его воли. Принято различать два вида приворота – любовный и сексуальный. Чем же они отличаются между собой?

Читать статью >>
.

Заговоры: да или нет?


По данным статистики, наши соотечественницы ежегодно тратят баснословные суммы денег на экстрасенсов, гадалок. Воистину, вера в силу слова огромна. Но оправдана ли она?

Читать статью >>
.

Сглаз и порча


Порча насылается на человека намеренно, при этом считается, что она действует на биоэнергетику жертвы. Наиболее уязвимыми являются дети, беременные и кормящие женщины.

Читать статью >>
.

Как приворожить?


Испокон веков люди пытались приворожить любимого человека и делали это с помощью магии. Существуют готовые рецепты приворотов, но надежнее обратиться к магу.

Читать статью >>





Когда снятся вещие сны?


Достаточно ясные образы из сна производят неизгладимое впечатление на проснувшегося человека. Если через какое-то время события во сне воплощаются наяву, то люди убеждаются в том, что данный сон был вещим. Вещие сны отличаются от обычных тем, что они, за редким исключением, имеют прямое значение. Вещий сон всегда яркий, запоминающийся...

Прочитать полностью >>



Почему снятся ушедшие из жизни люди?


Существует стойкое убеждение, что сны про умерших людей не относятся к жанру ужасов, а, напротив, часто являются вещими снами. Так, например, стоит прислушиваться к словам покойников, потому что все они как правило являются прямыми и правдивыми, в отличие от иносказаний, которые произносят другие персонажи наших сновидений...

Прочитать полностью >>



Если приснился плохой сон...


Если приснился какой-то плохой сон, то он запоминается почти всем и не выходит из головы длительное время. Часто человека пугает даже не столько само содержимое сновидения, а его последствия, ведь большинство из нас верит, что сны мы видим совсем не напрасно. Как выяснили ученые, плохой сон чаще всего снится человеку уже под самое утро...

Прочитать полностью >>


.

К чему снятся кошки


Согласно Миллеру, сны, в которых снятся кошки – знак, предвещающий неудачу. Кроме случаев, когда кошку удается убить или прогнать. Если кошка нападает на сновидца, то это означает...

Читать статью >>
.

К чему снятся змеи


Как правило, змеи – это всегда что-то нехорошее, это предвестники будущих неприятностей. Если снятся змеи, которые активно шевелятся и извиваются, то говорят о том, что ...

Читать статью >>
.

К чему снятся деньги


Снятся деньги обычно к хлопотам, связанным с самыми разными сферами жизни людей. При этом надо обращать внимание, что за деньги снятся – медные, золотые или бумажные...

Читать статью >>
.

К чему снятся пауки


Сонник Миллера обещает, что если во сне паук плетет паутину, то в доме все будет спокойно и мирно, а если просто снятся пауки, то надо более внимательно отнестись к своей работе, и тогда...

Читать статью >>




Что вам сегодня приснилось?



.

Гороскоп совместимости



.

Выбор имени по святцам

Традиция давать имя в честь святых возникла давно. Как же нужно выбирать имя для ребенка согласно святцам - церковному календарю?

читать далее >>

Календарь именин

В старину празднование дня Ангела было доброй традицией в любой православной семье. На какой день приходятся именины у человека?

читать далее >>


.


Сочетание имени и отчества


При выборе имени для ребенка необходимо обращать внимание на сочетание выбранного имени и отчества. Предлагаем вам несколько практических советов и рекомендаций.

Читать далее >>


Сочетание имени и фамилии


Хорошее сочетание имени и фамилии играет заметную роль для формирования комфортного существования и счастливой судьбы каждого из нас. Как же его добиться?

Читать далее >>


.

Психология совместной жизни

Еще недавно многие полагали, что брак по расчету - это архаический пережиток прошлого. Тем не менее, этот вид брака благополучно существует и в наши дни.

читать далее >>
Брак с «заморским принцем» по-прежнему остается мечтой многих наших соотечественниц. Однако будет нелишним оценить и негативные стороны такого шага.

читать далее >>

.

Рецепты ухода за собой


Очевидно, что уход за собой необходим любой девушке и женщине в любом возрасте. Но в чем он должен заключаться? С чего начать?

Представляем вам примерный список процедур по уходу за собой в домашних условиях, который вы можете взять за основу и переделать непосредственно под себя.

прочитать полностью >>

.

Совместимость имен в браке


Психологи говорят, что совместимость имен в паре создает твердую почву для успешности любовных отношений и отношений в кругу семьи.

Если проанализировать ситуацию людей, находящихся в успешном браке долгие годы, можно легко в этом убедиться. Почему так происходит?

прочитать полностью >>

.

Искусство тонкой маскировки

Та-а-а-к… Повеселилась вчера на дружеской вечеринке… а сегодня из зеркала смотрит на меня незнакомая тётя: убедительные круги под глазами, синева, а первые морщинки просто кричат о моём биологическом возрасте всем окружающим. Выход один – маскироваться!

прочитать полностью >>
Нанесение косметических масок для кожи - одна из самых популярных и эффективных процедур, заметно улучшающая состояние кожных покровов и позволяющая насытить кожу лица необходимыми витаминами. Приготовление масок занимает буквально несколько минут!

прочитать полностью >>

.

О серебре


Серебро неразрывно связано с магическими обрядами и ритуалами: способно уберечь от негативного воздействия.

читать далее >>

О красоте


Все женщины, независимо от возраста и социального положения, стремятся иметь стройное тело и молодую кожу.

читать далее >>


.


Стильно и недорого - как?


Каждая женщина в состоянии выглядеть исключительно стильно, тратя на обновление своего гардероба вполне посильные суммы. И добиться этого совсем несложно – достаточно следовать нескольким простым правилам.

читать статью полностью >>


.

Как работает оберег?


С давних времен и до наших дней люди верят в магическую силу камней, в то, что энергия камня сможет защитить от опасности, поможет человеку быть здоровым и счастливым.

Для выбора амулета не очень важно, соответствует ли минерал нужному знаку Зодиака его владельца. Тут дело совершенно в другом.

прочитать полностью >>

.

Камни-талисманы


Благородный камень – один из самых красивых и загадочных предметов, используемых в качестве талисмана.

Согласно старинной персидской легенде, драгоценные и полудрагоценные камни создал Сатана.

Как утверждают астрологи, неправильно подобранный камень для талисмана может стать причиной страшной трагедии.

прочитать полностью >>

 

Написать нам    Поиск на сайте    Реклама на сайте    О проекте    Наша аудитория    Библиотека    Сайт семейного юриста    Видеоконсультации    Дзен-канал «Юридические тонкости»    Главная страница
   При цитировании гиперссылка на сайт Детский сад.Ру обязательна.       наша кнопка    © Все права на статьи принадлежат авторам сайта, если не указано иное.    16 +